Лебяжье ущелье - Наталия Ломовская

– Захарова, это что за фокусы! – возмутилась учительница.

– Я не хочу сидеть рядом с этой… – бросила через плечо Захарова и добавила непечатное.

И историчка ничего ей не сказала, не выгнала из класса, не отправила к директору!

– Садись, Лена. Продолжим урок.

… – С ней нужно что-то делать, – сказала дома мать.

Мать теперь не называла Ганну по имени, а только «она», «бесстыдница», «шалава».

– Позорище такое в доме держать… На улицу выйдешь – все пальцами тычут. Перед людьми стыдно! В школу она теперь пойти не сможет. Или пойдешь, а? Бесстыдница!

– Ладно тебе, мать, ну… – утихомиривал ее отец. – А вот что доктор-то сказал тогда, с этим как?

Ганна вжала голову в плечи – она знала, что отец имеет в виду. Единственный человек, который сочувствовал ей, и не стеснялся в отличие от отца показывать свое сочувствие, был главный врач ожогового отделения. Именно он по большому секрету сказал отцу Ганны, что беду можно поправить, нужно только отвезти девочку в Москву, в институт пластической медицины. Там вживят волосы и уберут шрамы… Ну, или сделают их почти незаметными. Разумеется, это не бесплатно, процедуры будут кое-что стоить. Но денег не жалко, если речь идет о будущем дочери!

Быть может, отец тоже так думал, но денег у него не было. И мать об этом знала.

– В Москву хочешь отправиться, рожу бесстыжую полировать? – злобно кричала она. – А на какие шиши? Или хахель ее заплатит? Он-то хвост поджал, и в кусты!

– Я вот что думаю, Надюш… – все еще пытался помочь Ганне отец. – Может, нам мамашин дом продать? Сама говоришь, одни с ним хлопоты, а дом…

– Еще чего! – вскинулась мать. – Тебе лишь бы тратить, а наживать когда будешь? Куда детей-то летом будем вывозить, ты-то, небось, для них дачи не купил! А она и так хороша будет. С лица-то не воду пить. Руки есть, ноги есть, работать может, и на том спасибо. Пусть попробует честно жить, а не на чужом горбу, от красоты-то вона чего сделалось!

– Надюш, опомнись?! – ахнул отец.

– Я – опомнись? – Мать было уже не унять. – Я опомнюсь, пожалуй, оба у меня на улице окажетесь! Да и что возьмешь-то, сколько он стоит, тот дом? Все стены жучком изъедены, просел весь, а в деревнях сейчас домов не покупают, а бросают просто так! Деньги ей! Ишь ты… На парик вон уже сколько потратила, а мальчишкам ботинки зимние нужны!

…Парик был ужасен – свалявшийся, кудлатый, похожий на скальп, содранный с гигантской куклы. Его купили в комиссионном магазине, больше нигде в городе парики не продавались. На улицах в Ганну, и правда, тыкали пальцами…

Быть может, она наложила бы на себя руки, если бы из Верхневолжска не приехала тетя Ксана и не забрала к себе опальную племянницу. Тетка была потрясена всем произошедшим, и хуже всего ей показались новые отношения Ганны с матерью. Отчего Надежда рвет и мечет, что уж она так напустилась на девчонку, пусть пострадавшую от своего же легкомыслия, но пострадавшую незаслуженно жестоко?

Ганна могла бы ей объяснить, но она молчала. Она знала, что мать тяжелее всех переживает выпавший на их долю позор, все же она в деревне росла, а там нравы строгие. Она знала, что мать боялась стать бабушкой, когда у самой Катюшка только-только из пеленок, и ведь нестарая она пока, могут и еще родиться дети!

В любом случае, родной город отказался от Ганны, ее только что смолой не облили и в перьях не обваляли. Впрочем, уезжала она с легким сердцем. Рано или поздно нужно это сделать, а ей самой легче будет оказаться там, где никто не станет шептаться за спиной.

– Будешь учиться экстерном, готовиться к поступлению в университет, ты девочка умная, я тебе помогу, – утешала тетя Ксана.

На словах все вышло хорошо, но, увы, Ксения Адамовна была далека от реальной жизни, обитала она в горних сферах филологической науки и не смогла правильно оценить обстановки. Ганна пропустила почти полгода, да и ей вообще больше не хотелось учиться в школе, ни экстерном, и никак. Она была слишком взрослой… Слишком старой для этого. Будущее было как в тумане, а в ожидании, пока туман рассеется, Ганна жила, как придется. Она много читала и много гуляла по Верхневолжску. Незнакомый, чужой и страшноватый город постепенно становился своим. У Ганны уже были знакомые улицы, любимые магазины, ее аллея в городском парке, ее лавочка на набережной над закованной в лед Волгой. И еще у нее был…

Шепот. Так Ганна называла свой внутренний голос. Говорят, у одиноких детей заводятся невидимые друзья. А у Ганны появился внутренний собеседник. Почти единственное, что принадлежало ей безраздельно. Тихий шепот, как дыхание ветерка в листве. Она шла по улице Горького, бесцельно рассматривая витрины. Магазин «Свет» – торшеры и ночники за вычищенными до блеска витражными стеклами. Аптека. «Островок» – спортивные товары, снаряжение для охоты и рыбалки. В стеклянном плену томятся чучела – белка, заяц с плачущей мордочкой, фазан, похожий на индюка. Самодовольный охотник, вырезанный из картона, попирает стопой набор блесен, напоминающих елочные игрушки. От гордости за свою самодостаточность и независимость надувается резиновая лодка. Разноцветные поплавки стоят в стаканчике, как авторучки. Черное китайское удилище готово к легкому взмаху. Металлический садок ждет своих пленников… Магазин парфюмерии и косметики, в стеклянном аквариуме плавают две сонные скалярии, прилавки почти пусты.

«Букинист». Из распахнувшихся дверей на Ганну повеяло теплом. Тепло пахло книжной пылью, патиной, паутиной, чем-то еще… Памятью?

Она не хотела заходить, но ноги сами понесли ее внутрь магазина. Крошечное помещение, полутемное, хотя на улице свободно расправивший плечи зимний яркий день. Покупателей немного – неопрятный толстяк листает у стеллажа альбом Бердслея, две девушки, перешептываясь, примеряют какие-то колечки кустарной выделки. В стеклянных витринах, таинственно подсвеченные, покоятся осколки разбитого мира. Монеты. Марки. Открытки. Янтарные брошки. Серебряные ложки и кольца для салфеток. Подстаканники. Образки и крестики. Бусы из мерцающего зеленого камня. Нефритовая фигурка китайца – лысый, в халате, он хохочет, схватившись за бока. Огромная, телесно-розовая раковина. Фарфоровые статуэтки – мальчик с собакой, свирепый турок, боярышня. Тяжелый на вид нож, на рукоятке перламутром выложена ломаная буква «Z». Он почему-то очень дорогой.

У кассы нестерпимо для глаз сияет, горит, озаренный лучом солнца, медный самовар. Дородный, с медалями. «Пусть бы все это было мое, – подумала Ганна. – Янтарная брошка в виде паука, нефритовый китаец, монета с профилем толстой женщины, нож с перламутром. Хочу, чтобы все это было мое».

– Чем-то конкретным интересуетесь?