Шлюзы - Ксения Буржская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
в ее голосе тональностей под сорок герц,
ей холодно в мае, она не умеет греться,
хотя я уверена: ей просто страшно остыть.
Она обжигает и бьет под все двести двадцать,
прислушивается к показаниям своего барометра,
это как способ самоубийства – пообниматься,
она так любит, что ни с одним не сумела расстаться,
чтобы вот раз – и нету, и стерла номер.
В ее руках плавится сталь, взрывается динамит,
она экономит на личных границах, разделяет словом,
она может так смотреть, что внутри все дотла сгорит,
она нежнее шелка, притягивает, как магнит,
а потом заботится: аккуратнее, не разбей голову.
У нее есть два ужасно смекалистых продолжения,
она решила быть сильной, хотя никто ее не просил,
она мастер ассоциаций и предложений,
она и хочет остановиться, но без движения
уже не может, и падает, когда нет сил.
В ее коже звенит миндаль, и в глазах искрится,
она читает журналы про бизнес, кредит,
она не выносит двери, куда приятнее притаиться.
Я люблю в ней все, даже то, что она боится,
потому что бояться нечего, когда болит.
2008
Май. Мегаполис
Город в пяти мегапикселях
попадает в фокус.
Формат – сепия.
Круглые лабиринты.
Я люблю девочку,
которая читает Forbes.
Не оставившую, уезжая,
ни адреса,
ни постскриптума.
Раскручиваю предельно
прицел любопытного зума.
Каждую кирпичную стену
вспышкой-очередью расстреляю.
Я люблю девочку,
которая в приват-рум
пьет белое.
И глупостей не прощает.
Развешиваю по стенам
осколками фотосессии:
самые лучшие лица,
самый глянцевый вид.
Я люблю девочку,
которая живет в столице
и носит Esprit.
2005
Из ненаписанного на салфетках
Писать по-московски – это значит не писать вовсе.
Лишь «разбуди меня» на дверном косяке у порога.
И дружить по-московски – это шляться к кому-нибудь
в гости,
согревая руки мурчащим системным блоком.
Целовать по-московски – это значит у всех на виду,
и неважно куда – не определяется степенью близости.
А мне наплевать: я с утра к остановке иду,
чтоб по веткам трамвайным булгаковским, как по карнизу,
струиться по улицам. И ни о чем не жалеть.
Забывать по-московски – такой же немыслимый трафик.
Только пульса фламенко, запущенное на самотек,
оставляет привычку любить тебя без географий.
2007
Лукопопс
В этом году никакой весны.
Утро. Темно. За границей
лоджии – снежно.
В эту ночь мне приснилась
ты. И шарф небрежно розовый —
тот же. И невыносимая нежность,
ошпаренная кипятком черного
чая. Чтобы горькое горче
жгло. На уровне горла —
чтобы молчать. Я скучаю.
Мне так повезло: с тобой
прочла по ладоням рук
расстояния иногородние.
Вчера в салат кольцевала лук,
а плачу – сегодня.
2003
«это как в сказке про сороку-ворону – двуличную суку…»
это как в сказке про сороку-ворону – двуличную суку,
которая этому дала и этому дала, а потом ушла,
обожгла до гжели уши, глаза и руки —
чтобы я лучше училась и все-таки поняла:
ревность делает слух острее, точнее глаз —
впредь никто не пройдет в этот кадр и в эти сны,
оставайся во мне, ведь никто не увидит нас,
даже я – потому что и нет никакого «мы».
не спрошу: кто же сыплет в пустое соленое море
сахар – две ложки, каким лабиринтом водит?
кто тебя гладит, влияет на ход истории?
кто в тебя входит и что говорит при входе?
кто на плечах тебе держит огромное небо,
чтобы не снились тетки с пустыми ведрами?
неужели не я, вероятно не я, ведь меня там не было,
значит, точно не я – тот, кого ты сжимаешь бедрами.
…а сорока-ворона кашу свою варила – из топора,
нелюбви и страхов,
и расхлебывать ее теперь абсолютно незачем,
этому дала, этому дала, и пошла на хер
совершенно будничным темным вечером
2010
«Вторая зима в Москве: колокольный звон…»
Вторая зима в Москве: колокольный звон;
проснулась под смех приветливых проводниц,
под хруст снегопада, греющего перрон,
под шепот заиндевелых крутых ресниц.
Я снова жива, мои пальцы картавят слог,
и сердце все также горит, превращаясь в пар.
Сквозь солнечный лепет и предвечерний смог
шагами японскими передвигаюсь в бар.
Вторая зима в Москве: целлофан огней,
оранжевый запах абхазский очищен, взвешен.
Этот декабрь сверну и отдам тебе
вместе с хронической, неоперабельной
нежностью.
Как хорошо глотать этот свежий снег,
как сладко щекочет горло махровый шарф.
Вторая зима в моей-немоей Москве
привычно не остудила мой злой пожар.
2009
«это после случается утро, полное запахов…»
это после случается утро, полное запахов
запоминаешь всю комбинацию – дождя и лип
а сначала холодно, ветрено; пьешь и стряхиваешь
с пальцев песок, который уже прилип
ночью море приснится вчера – а сегодня из логова
смотришь на реку и несерьезные корабли
думаешь: вот же влип я, какого черта,
какого Бога
мне просить о тебе? (чтобы быстро и без молитв)
я стою тут большой, серьезный, как настоящий
поэт, идиот, и, в общем-то, ни на йоту
не сделался старше – за эти
