Одно чудо на всю жизнь - Екатерина Мурашова

— Оп! Опять перевернулся! — сказал Валька, внимательно пронаблюдал, как кристаллики сахара оседают на дно банки, и зачерпнул новую ложку из треснувшей сахарницы с ядовито-синими васильками на боку. — Теперь сюда насыпать…

Генка вошёл в комнату и сел на железную кровать, аккуратно заправленную клетчатым байковым одеялом.

— Помнёшь, Гена! — укоризненно сказал Валька.

— Ничего, потом уберу, — Генка стряхнул башмаки и улёгся на кровати, подложив под спину подушку без наволочки.

— У тебя температуры нет? — внезапно забеспокоился Валька и замер с ложечкой в руке. — Если температура, надо таблетку пить. Хочешь чаю с лимоном?

— Ничего не хочу, Валька. Не дёргай меня. Мне подумать надо. Пойди лучше погуляй. Там у пруда Ёська каких-то страшилищ ловит.

— Не люблю страшилищ — боюсь! — энергично замотал головой Валька. — Ты думай, а Валька будет булочку кушать…

— Валька! — устало прикрикнул Генка. — Как надо сказать? Кто будет кушать?

— Я буду кушать булочку, — подумав, сказал Валька. Генка кивнул, прикрыл глаза и расслабил сведённые судорогой мышцы.

И тут же перед внутренним взором почему-то возникла картина, которую Генка не вспоминал уже много лет: освещённая солнцем чинара[21] посреди вымощенного известковой плиткой двора, ослепительно голубое небо над ней, белый забор. По веткам чинары скачут взад-вперёд скворцы-майны и оглушительными криками приветствуют наступившее утро. Чёрные перья, ярко-жёлтые клювы на фоне пыльной серо-зелёной листвы. Вдоль забора в тени тополей журчит арык[22]…

Всё это было так невозможно давно… Казахский город Джамбул, дом, в котором Генка родился. Огромные деревья и забор до неба. Косые взгляды отца[23], его шатающаяся походка по вечерам, слёзы матери… Маленький Генка пытается успокаивать мать, лезет к ней на колени, чтобы погладить лицо, вытереть слёзы. Но при взгляде на Генку мать почему-то начинает плакать ещё громче и отчаянней. Потом откуда-то появляется свёрток в шёлковом одеяльце, который оказывается Валькой.

Отец, трезвый и довольный. Мать, сияющая, как небо. Смотрит на свёрток с Валькой так, как никогда не смотрела на Генку.

— Вот тебе братик. Он будет играть с тобой.

Дети на улице почему-то не играют с Генкой. Только одна девочка по имени Назия позволяет ему быть её куклой. Она одевает Генку и повязывает ему банты. У Назии широкое смуглое лицо, она добрая, но от её рук и волос всегда пахнет кизяком и ещё чем-то кислым. Генка — брезгливый, у них дома всегда чисто, мама почти непрерывно моет полы и протирает тряпкой пыль. В Джамбуле очень много пыли, потому что ветер приносит её из пустыни.

Валька очень большой, спокойный, много ест и много спит. С ним совсем невозможно играть. Он даже не интересуется игрушками, как все другие младенцы. Если всунуть игрушку ему в руку, то он колотит ею по бортику кровати или себе по голове.

Приблизительно в это время Генка начинает не только видеть и слышать, но и думать. Ему семь лет, в семь лет дети идут в школу. Ему говорят: куда тебе?! Генка умеет читать по-русски и по-казахски и считать до двадцати. Он читает газету «Джамбульская правда» и детские книжки, которые покупают Вальке. Валька книжки не смотрит и не слушает, он их жуёт.

По вечерам мать и отец кричат друг на друга. Генка подслушивает за дверью, пытается разобраться. Отец говорит, что надо уезжать из Казахстана в Россию, что здесь жизни не будет. Мать вроде бы соглашается, но ехать хочет в Германию[24]. Отец возражает, что без языка да с двумя детьми-инвалидами они в Германии никому не нужны, а в России можно своё дело открыть. Мать плачет и кричит, что отец погубил её жизнь и жизнь детей, отец стучит кулаком по столу и хлебает водку прямо из бутылки…

Однажды (Генка хорошо запомнил эту ночь, потому что она случилась незадолго до отъезда) мать вбежала в комнату, когда Генка с Валькой уже заснули, подхватила под мышку сонного Вальку, за руку вытянула из кровати Генку и, что-то крича и не обращая внимания на их рёв, потащила в гостиную. В гостиной буквально швырнула мальчишек на пол, перед диваном, на котором сидел босой отец. Валька кулём лежал на полу и орал хриплым басом, Генка извернулся ещё в воздухе и приземлился на четвереньки.

— Вот! Вот смотри, что водка твоя поганая сделала! Ещё хочешь?!

— Ну Вика, ну всё! — бормотал отец, не поднимая глаз и потирая одной ступнёй о другую. — Ну ты же знаешь, что — всё. Договорились же! Ты же знаешь, даже врачи не говорят, почему…

— Врачи не говорят! Я! Я тебе говорю! Я — здоровая! Я пятерых могла бы родить, как сестрёнка моя младшая! — бесновалась мать.

— Уложи ребят, Вик, они же спать хотят! Ну что ты, в самом деле! Ну всё хорошо будет!

Генка стоял на четвереньках, молча рассматривал родителей и ревущего Вальку и думал о том, что в его жизни уже никогда и ничего не будет хорошо.

Спустя пару месяцев после ночной сцены семья Лис навсегда уехала из Джамбула. А ещё полгода спустя родился Ёська.

Глава 3

Сестры Ветлугины

Крепкий, широкоплечий мужчина в сером пиджаке «с искрой» сидел у стены на стуле и искал, куда бы положить руки. Руки никак не хотели никуда помещаться. Директор школы сидела за полированным столом и с деловым видом рисовала лягушек на лежащем перед ней бланке противопожарной инспекции. Таким образом, руки у неё были заняты.

— Николай Константинович, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли, — сказала директор и пририсовала к пасти очередной лягушки стрелу. — Мы все очень благодарны вам за помощь и готовы дальше учить Владислава. Но… но мы не можем делать это насильно! Владик не хочет и, если смотреть правде в глаза, просто не может учиться по нашим программам…

— Почему не может? — удивился мужчина. — Он что, дурак, что ли?

— Да нет же, конечно! — всплеснула руками директор. — Просто у нас специализированная школа, физико-математическая. Для детей, одарённых именно математически. Вы понимаете? У Владислава нет математической одарённости, но наверняка есть какая-то другая. Надо только искать…

— А, понял! — обрадовался Николай Константинович. — Владек всегда тюфяком был, он просто себя ещё проявить не сумел. Так я репетиторов найму, пусть они эту одарённость ищут и на поверхность вытаскивают. Пани директор кого-нибудь порекомендует?

— Николай Константинович! — директор с выражением отчаяния на лице потёрла виски и одним росчерком пера нарисовала утонувшую в пруду лягушку с торчащими из воды жалкими лапками. — Владислав не может и не хочет учиться по программе специализированной математической школы. Ему нужна другая программа.

— Сможет… — с угрозой в голосе сказал мужчина и властно позвал в сторону приоткрытой двери. — Владек! Поди сюда! — тут же спохватился, снова посмотрел на так и не пристроенные руки, потом исподлобья глянул на директора. — Можно?

Директор тяжело вздохнула:

— Яжембский, заходи!

В кабинет неловко протиснулся Баобаб и, ни на кого не глядя, остановился у стены.

— Садись, Владик, — предложила директор.

— Спасибо, я постою, — угрюмо сказал мальчик.

— Постоит, — подтвердил отец и, выдержав паузу в несколько секунд, спросил: — Владек? Ты в школе учиться хочешь?

Баобаб, словно собираясь нырнуть, набрал воздуху в широкую грудь, зажмурил маленькие бультерьерские глазки и ответил неожиданно громко:

— Нет! Не хочу!

Николай Константинович оплыл на стуле, как смятое неумелой хозяйкой тесто.

— А чего же ты хочешь?!

— Я хочу быть чемпионом по тяжёлой атлетике. Олимпийским.

— Холера ясна[25]! — вскричал Николай Константинович, не сдержавшись, стукнул кулаком по столу и тут же виновато поморщился. — Да что же это такое!

Директор окинула взглядом кряжистые фигуры обоих Яжембских.

— Но, может быть, у Владика действительно есть данные?

Баобаб молча кивнул, а Николай Константинович страшно заскрипел зубами.

— У меня два сына, — глядя в стол, сообщил он директору. — Старший, от первого брака — Тадеуш, ему сейчас двадцать, и вот этот — младший. Когда я рос, у меня не было даже запасных брюк и велосипеда, я не мог учиться в институте, потому что надо было кормить семью. Я хотел дать им всё. Я был не в ладах с законом, я покинул Родину, Польску, я занимался контрабандой, рэкетом, я зарабатывал деньги где только мог. Мои дети никогда ни в чём не нуждались… Вы знаете, чем занимается сейчас мой старший сын?

Директор отрицательно помотала головой, хотя старший Яжембский никак не мог заметить этого жеста. В дверях кабинета появилась взлохмаченная голова учителя истории. Директор осторожно приложила палец к губам, историк закрыл приоткрытый рот и аккуратно приклеился к притолоке.