Буран - Павел Голубев

— А что это пятый номер? — спросил Сенька. — Страшно?

— Ой-ой-ой! Я, брат, видел... Привезли раз одного, конвойные в контору его отвели, и дядя с ними — он дежурный был. А когда дядя дежурил, часовые меня всегда пропускали вместе с ним. Вот привели того в контору — допрос снимать. Начальник злющий был. Я притаился в коридоре, чтобы начальник не видал... Слышу, там как заорут, ногами затопают! Мне захотелось посмотреть — что делается в конторе, и на кого там кричат. В двери щелочка осталась. Вижу, там офицер жандармский и начальник, а перед ними стоит арестованный, бледный такой.

"Никогда, говорит, не узнаете моих товарищей!"

"Скажешь, врешь! Сгноим тебя здесь", — это начальник на него.

"Сгноить, говорит, можете, а товарищей не выдам", — а сам так смотрит на начальника смело, как будто ему ничего не страшно...

Начальник пуще разозлился, велел заковать его в кандалы и закричал:

"В пятый его! Вот в пятом посидит, так помягче будет!"

Я притаился, повели его мимо меня, а я вслед за ними. Спустились в подвал. Темно, ничего не видно.

Дядя долго отпирал: дверь-то заржавела. Я думал, что и конца не будет. Отпер, наконец, заскрипела дверь, а там темнота. Втолкнули закованного, он закричал:

"Здесь мокро!"

А дядя захохотал:

"А ты думал — тебя в горницу ведем, ишь-ты!" и захлопнул дверь. Другой тюремщик тоже засмеялся:

"Ничего, — говорит, — остынет, — шелковый будет".

Заключенный что есть силы стучал в дверь, кричал, — никто даже и не обернулся...

— Понимаешь, Сенька, как я разозлился на дядю, на всех людей!..

Кабы сила была, разбил бы все эти подвалы, тюрьмы. Тюремщиков бы этих... не знаю, что бы с ними сделал!

Колька замолчал; слышно было, как у него скрипнули зубы.

— Ну, а что же с тем-то — скованным- то, — выдал он? — допытывался Сенька.

— Не знаю. Я тогда скоро от дяди убежал. Там разве узнаешь? Попадет туда человек, — как будто и на свете такого никогда не было. Потом, когда водили партии закованных, смотрел, нет ли того, — не было.

— Знаешь, Сенька, — зашептал опять Колька, помолчав, — убежим! Гошку подговорим.

— Ну, он как трусливый заяц — всего боится. Вот не позвать ли солдата с собой, все-таки он большой, — предложил Сенька.

— Солдата нельзя, — он красных боится, его могут схватить. И так, говорит, по ночам мерещатся ему красные, с саблями за ним гоняются, вот-вот зарубят.

— А куда у нас, Колька, сабли спрятаны? — вспомнил Сенька.

— За трубой над мастерской зарыты. Надо нам по ножу сделать из них, без ножа нельзя бежать.

Долго еще продолжались такие разговоры в спальне, пока сон не затуманил ребячьи головы, не прервал их смелые замыслы.

XVI. НОВЫЙ ЗАВЕДУЮЩИЙ

Прошел месяц. Морозные туманные дни сменились ясными солнечными. Кой-где на полях вытаяли кочки, на которых вороны и грачи чистили свои носы.

Гришка, заядлый голубятник, все чаще и чаще стал отлучаться из мастерской и пропадал целыми часами на чердаке тайдановой избушки, где у него в голубятне две хохлатые голубки сидели на яйцах.

— Гришко! корзинко работать надо! — ворчал Шандор.

— Ну так что, я не работаю, что ли? выйти нельзя! — огрызался Гришка.

И Тайдан все чаще выходил из своей избушки, смотрел не небо, на солнце, на скворешники.

— Вот-вот скворцы должны быть, — говорил он ребятам, и лицо его расплывалось.

— Весна идет!

В один из таких дней в приют явился незнакомый человек, спросил заведующую.

Сенька повел его к Катерине Астафьевне и слышал, как он сказал:

— Я — новый заведующий.

Через минуту по всем углам неслось:

— Новый заведующий, новый заведующий!..

А Сенька через двор бежал уже к Тайдану. Приоткрыл дверь и крикнул:

— Новый заведующий!

Манька-Ворона подсматривала в щелочку двери и разочарованно говорила столпившимся девочкам:

— О-о! какой-то простой мужик... и ножа у него никакого, и вил не видать...

— Дура! — обругала ее Зойка, — болтай, болтай... в кладовку захотела?

— А хоть и в кладовку посадят — не боюсь! И богу буду молиться! буду! буду! И в коммунию не запишусь! Что они со мной сделают?

— Замолчи, Манька! — зашикали на нее девочки. — Чтобы из-за тебя и нам попало!

Растворилась дверь. Девочки отскочили как ошпаренные.

— Это вот наши девочки, — рекомендовала Катерина Астафьевна.

Заведующий поздоровался. Осмотрел спальню, спустился вниз к мальчикам, в мастерскую.

Мальчишки притихли.

— Как сыро здесь и грязно, — сказал заведующий, — давно белили?

— Два года не белено, — не дают ни денег, ни извести, что поделаешь? — ответила Катерина Астафьевна.

Прошли в спальню, где вплотную стояло 20 кроватей, и только около самых стен можно было проходить.

— Здесь еще сырее, — пожимал плечами заведующий.

Вечером после ужина собрались в столовой. Новый заведующий расспрашивал ребят, кого как зовут, откуда они, есть ли отец и мать, давно ли в приюте.

Сначала ребята неохотно отвечали, боялись проговориться, как бы чего не вышло: неизвестно, для чего спрашивает.

Заведующий рассказал про себя, откуда он, где бывал, что видал. Оказалось, что он чуть не всю Сибирь исколесил, всяких людей видал, в других странах бывал.

Тут и ребят разманило рассказывать про свою жизнь.

Жихарка поведал, что он во всех городских приютах перебывал.

— Ну и что же? — спросил заведующий.

— Ничего, — везде одинаково.

— Хорошо или плохо?

— Плохо. Все-таки дома лучше. Там мать, по крайней мере, каждый праздник...

Но Жихарке не дали договорить, наперебой ударились все в воспоминанья.

Вспоминали дом, отцов, матерей, сестер. Зойка, самая старшая из девочек, всплакнула, вспомнив свою тяжелую жизнь на улицах города после смерти матери. Колька рассказал про дядю-тюремщика: он к дяде никогда не пойдет, хоть обсыпь его золотом, — ни за что!

— Ну, ребята, довольно печальных воспоминаний, — сказал заведующий. — Что было, то прошло... Ваша жизнь впереди. Надо быть смелым, бодрым и веселым. Давайте лучше песню споем. Вы какие знаете?

— Сени! — сказал смеясь Жихарка.

— Сени? Ну, сени так сени. Давайте!

Пели "Сени", потом погрустили над "Колодниками", перешли опять к веселым песням; все разошлись, Гришка вышел из круга и пустился в плясовую.

Все закончили общим хороводом.

— Ну, и довольно для первого знакомства, — сказал заведующий, — пора и спать! Покойной ночи, ребята!

— Спокойной ночи, приятного сна! — кричали ребята, расходясь по спальням, довольные и веселые.

Степанида и Тайдан делились впечатлениями.

— Чудной какой-то, — заметила Степанида.

— Да, чудило! А ребятам любо, да и нам ничего.

В своей избушке Тайдан нашел солдата, который спрятался на чердаке, когда узнал, что приехал новый заведующий.

— Ну, как? Про меня не было разговору? — спросил он встревоженно.

— По мне, так тебе и бояться нечего. Веселый мужик, видать, душевный.

— Да, на них тоже положись! Нет, пока не буду показываться, а ты как-нибудь к слову спроси: как, дескать, солдат, который ежели отстал от своих, — что с ним сделают?

— Ладно, спрошу, не тревожься, — успокоил Тайдан. — Он, наверно, завтра еще в город уедет... Так приезжал — посмотреть, ознакомиться.

XVII. ЖИЗНЬ ПО-НОВОМУ

Как-то все живо пошло само собой: новый заведующий подружился с ребятами, ребята с ним.

Катерину Астафьевну совсем проводили в город; девочки для порядка всплакнули, но через час после отъезда все уже и забыли о ней, так как в этот день все было необычайно ново.

Столовая была превращена в зал собрания. Все уселись чинно за столами, даже малыши Санька и Тимка сидели важно за передним столом и ждали, что будет.

Тайдан, Шандор, Степанида и няня, — все были налицо.

— Надо выбрать председателя собрания и секретаря, который будет записывать все, что мы здесь постановим, — предложил заведующий.

— Кого председателем?

— Тайдана! — закричали ребята, — Тайдана!

— Михаил Федорович, — назвал заведующий Тайдана, — садитесь вот за этот столик.

Тайдан сконфузился, не знал, как ему быть и что делать: может, шутит все заведующий? Только узкие, как щелочки, глаза, спрятанные в лучистые морщины, выдавали его радость.

Секретарем выбрали Андрейку, самого смирного мальчишку, хотя по грамоте лучше всех был Мишка.

Степанида с няней сидели у печки и ничего не понимали.

Заведующий объявил, какие вопросы будут обсуждаться на собрании.

Председатель не знал, как вести собрание, ребята не знали, что говорить, а секретарь не знал, что писать. Заведующему пришлось на все три фронта разрываться.