Спасатель (СИ) - Старицкий Дмитрий

- Может неандертальцы, а может еще кто, - пожимает плечами Степаныч. – Сам увидишь. Ночной бинокль же захватил. Они раньше сумерек не появятся. Днем нам на глаза не лезут. Только наблюдают.

Даже в навороченный ночной бинокль 21 века удалось увидеть лишь смазанные тени покупателей. Только часового у реки удалось разглядеть подробней – его освещала растущая луна. Рост так с ходу не определишь, но широта плеч поражала. Голые руки могли бы принадлежать чемпиону Европы по армрестлингу. Никакой шерсти на руках и голых ногах. Большая косматая борода и копна рыжих волос, перехваченная на лбу кожаным ремешком. Одежда представляла собой накидку из шкуры оленя похожей на пончо, перехваченной в талии узким ремнём, завязанным узлом на пузе. Он опирался на что-то длинное, похожее на копьё и мониторил округу, медленно вращая головой по сторонам.

Потом все они исчезли так же незаметно, как и появились.

- Всё. Спим до рассвета. Охрану можно не выставлять – они никогда на ярмарке не нападают, - приказал Тарабрин.

С рассветом пошли поглядеть, как расторговались.

К моему удивлению покупатели ничего не взяли, а только положили на вторые лопухи свою плату за понравившийся товар. Меня удивило, что это были довольно крупные золотые самородки и необработанные самоцветы.

Посмотрев на мою обалдевшую рожу, Тарабрин прыснул в кулак и пояснил.

- Ну, и зачем нам было упахиваться в Сакраменто с золотым песком? Золото в самородках хорошо берут швейцарские ««гномы»» [частные швейцарские банки, не рекламирующие широко свою деятельность, специализирующиеся на богатых частных клиентах] во все времена, а камни - евреи в Амстердаме в конце девятнадцатого века. И те, и другие знают, что покупают контрабанду, но им выгодно. А мне не надо банки грабить. И задницу морозить на Юконе также не требуется.

Я собрал с одного лопуха золотые самородки. Покачал их в ладони.

- Да тут с полкило будет, - удивленно воскликнул. – За рублёвый советский ножик?

- А ты как думал? – улыбнулся Тарабрин. - Железо они делать не умеют, а самородки сами собой по ручьям в горах валяются. Так что, это еще не предел. Захотим - они и больше принесут. Только зарываться не стоит. Еще решат, что отнять дешевле встанет.

Наши товары так и остались на месте, но напротив некоторых Тарабрин забрал подношения, а напротив других нет. По каким-то своим мыслям. Я в это еще не совсем въехал.

- Вечером, в сумерках, те ножи, за которые я их бартер забрал, они с полным правом заберут. А там, где их подношения оставил, либо добавят, чего, либо возьмут свою плату обратно. – Пояснил Тарабрин, и подкинул на ладони синий кристалл длиной в две фаланги моего пальца и толщиной с большой палец.

- Один этот сапфир тут всё окупит. Но это алаверды за пичак от вождя ихнего. Ни у кого из диких людей такого ножа нет, а, вот, у него теперь будет. Вот он и расщедрился, зная, что меня интересует.

Следующим утром забирали то, что добавили дикие люди к цене. В среднем получалось именно полкило золота в самородках за ножик. Или несколько самоцветных кристаллов, в основном, окатанных до состояния гальки в горных ручьях, где-то с ноготь размером.

На двух лопухах предложение платы исчезло, а ножи остались на месте.

- Не хватило, видать, кому-то золотишка добавить. Будет теперь ждать до осени, - покивал Тарабрин, забирая не проданные ножи. – За лето, может, и расстараются на горных ручьях. Они места знают.

Всего ««немая торговля»» дала Тарабрину чуть больше двадцати килограммов золотых самородков и мешочек самоцветов размером с армейский кисет для махорки. Нехило. Стал понятен принцип колониальной торговли, при которой каждая сторона считает, что крупно наварилась. И даже надула партнёра по торговле на разнице в ценностях разных культур.

- А что бусами не торгуешь? – спросил я у Тарабрина. – Это вроде как классический товар торговли с дикарями?

- Стекло не гниёт, - ответил Иван Степанович.

Пещера впечатляла. Вход в неё снаружи незаметный, заросший ежевикой, но сам основной зал просторный и высотой метра четыре. К нему еще два зала примыкают буквой ««Т»». В одном таком отростке по стенке протекает ручеёк, убегая в расщелину, и даже есть движение воздуха. Посередине старое кострище чернело, значит было, куда дыму уходить.

Разместить тут можно было человек под сто. В некоторой тесноте. Полста - так с комфортом.

Тарабрин зажёг керосиновую лампу ««летучая мышь»» и поставил ее на каменный приступочек на уровне головы среднего человека. Стало возможно различать окружающее пространство, которое до того смутно выхватывалось лучами наших электрических фонариков.

Тарабрин присел на камень и пустился в воспоминания.

- Здесь я прятался от красных карателей Бела Куна в Гражданскую, пока не восстановился. Мне тогда пришлось человека убить, и навалилась временная потеря способности ходить по временам. Доктор Мертваго мне тогда компанию составлял. Жили мы в этой пещере как первохристианские анахореты. Только меда горных пчёл и акридов [Акриды - сушёная саранча, которой питались библейские аскеты] не было. Месяца три поста и молитв. А потом, когда вал репрессий на офицеров подзатих, мы забрали его семью в Старом Крыму, и ушли ко мне на Тамань. Так что еще раз тебя предупрежу, Митрий, никого не убивай. Даже самую последнюю падлюку. Нельзя нам этого.

- Ты это к чему? – спросил я, требуя тоном пояснений.

- Я же вижу, что политрук тебя бесит, - ответил он мне.

- Бесит, - согласился я, - Но не настолько, чтобы его мне самолично убивать.

Тарабрин продолжил, как бы ни замечая моего ответа.

- И ты его бесишь, потому что не даёшь всласть властвовать над морячками, как он того хочет. Налицо конфликт интересов. Вот я и решил отправить их в сорок третий без патронов. Патроны мы складируем тут, в этой пещере. И патроны, и жратву на полгода. Даже дрова, чтобы вокруг маскировку они, сдуру, не повырубили. А дальше всё от них самих будет зависеть. Сопли им вытирать мы не нанимались.

- Выпихивать в ««окно»» их будем безоружными? – интересуюсь планами проводника. Всё же у него такого опыта намного больше, чем у меня.

- Да, – соглашается он. – Метров за пятьсот-семьсот от пещеры. Пока они дойдут, пока вооружаться, мы ««окно»» закроем. Даже если и будут, какие дурные мысли у политрука, то без патронов они не реализуются.

- А какие дурные мысли у него могут быть? – спрашиваю.

- Ну… К примеру, захватить кого из нас в плен и доставить руководству партии в качестве оправдания своего отсутствия на фронте целых два года. Примучить нас к работе на их партию. Большой соблазн, открывающий захватывающие перспективы в борьбе за власть. Оно нам надо? Он же не знает, что мы из любого узилища можем легко уйти. А держать нас прикованными к стене тюрьмы - не получиться использовать наши способности. Но он этого не знает и может попытаться. Так что, обжегшись на молоке, дую я на воду. И страхуюсь, как могу. И тебя страхую. Согласен?

- Куда я денусь, - буркнул я. – Старого кобеля на цепь не посадишь.

Ну, дальше всё пошло по плану. Пока краснофлотцы заканчивали строить дамбу на солёном озере, натаскали мы с тарабринскими помогальниками из 1946 года немецких патронов из складов Вермахта в Кайзерслаутере, как винтовочных, так и пистолетных. Ящиками. Там этих ящиков такие пирамиды стояли, что без дотошной проверки и не заметить было, что сколько-то ящиков исчезло. Да и оккупационной администрации союзников дела было мало до таких трофеев. Так-то вроде никого под трибунал не подвели.

И несколько ящиков мосиновских патронов с приветом от прапорщика Чайки из моей теплушки в Тамани. Три ящика гранат. Пара ящиков патронов для пистолетов ТТ и автоматов ППШ. Ящик наганов с парой ящиков патронов. Всё от него же.

С американской базы в ««Ред ривер»» увели говяжью тушенку и колбасный фарш в консервных банках, яичный порошок. Тоже ящиками. Пару мешков риса. Чая английского ящик. Кукурузных галет в достаточном количестве. (Эти вместо хлеба им будут).