Таллин. Любовь и смерть в старом городе - Йозеф Кац

Лишь роспись люнета в сенях здания Большой гильдии в некоторой степени может служить подмогой. Правда, полотно, выполненное в середине XIX века, полно неточностей и изображает иное событие, но общую атмосферу — наверняка передает.

Изображена на нем не сама свадьба, а ее «игровое подобие»: торжественный въезд в город «Майского графа» — победителя ежегодного весеннего турнира. Рука об руку с ним следует на коне его избранница — «Майская графиня»: самая красивая девушка города.

Нет сомнений, что именно этот праздник вдохновил Пауля Флеминга — мастера поэзии немецкого барокко, который жил одно время в Таллине первой трети семнадцатого столетия и даже планировал создать здесь семью, — на написание поэмы «Снежная графиня Ливонии».

По форме это пространное воспоминание о бракосочетании некого Андреса Рюттингса с Аннен фон Хольтен, состоявшемся в феврале 1636 года. По содержанию же — «лебединая песнь» уходящим в прошлое свадебным пирам средневекового Ревеля.

Здесь есть все: и сияющая колесница Гелиоса, въезжающая на заиндевелый небосклон; и пир, «подобный шумом битве»; и даже ритуал, достойный «чертовой свадьбы» в доме на Ратаскаеву, 16: слуги внезапно гасят свечи, и кавалеры ищут свою пару вслепую.

При этом о недоброй славе адреса, известного ныне всякому любителю туристической «чертовщины», ни Флеминг, ни воспетые им новобрачные, ни один из их таллинских современников, понятное дело, еще и не догадывался.

Первый дом с «фальшивым окном» — правда, не прорубленным в толще стен, как в бюргерском жилище напротив Колесного колодца, а нарисованным поверх штукатурки — появился в Таллине лишь полвека спустя — в 1685 году. Возведен он был на углу улиц Лай и Айда в духе барокко: требования архитектурного стиля, ценившего строгую симметрию фасадов, заставили зодчего прибегнуть к курьезному элементу декора.

Приблизительно века полтора спустя — уже в эпоху классицизма — он был применен в таллинской архитектуре еще раз: при перестройке средневекового домовладения на улице Ратаскаеву. Впрочем, совсем не исключено, что владелец предпринял ее накануне свадебного банкета: не коварного повелителя преисподней, разумеется, а своего. Или же — кого-нибудь из домочадцев.

В ресторане, что обосновался в доме «чертовой свадьбы», позаимствовав у него в качестве названия его точный адрес, снять зал для свадебного пира, разумеется, можно.

Набравшись храбрости, конечно, можно при желании провести первую брачную ночь в комнате за окном с «окаменевшими гардинами» — над заведением общепита ныне расположены апартаменты для гостей. Являются ли им во снах женихи и невесты ганзейского Ревеля, пышные пиры средневековых свадеб? Многочисленные туристические форумы интернета хранят на этот счет молчание.

Следовательно, остается только одно — выбрать направлением свадебного тура Таллин. Или отправиться сюда в поездку, отметив очередную годовщину заключения брачного союза. И удостовериться на личном опыте: «Уста любимой слаще здесь стократ, чем лучших поваров произведенья» — так же, как и во времена поэта Флеминга четыреста лет тому назад.

После регистрации брака в Департаменте семейного состояния таллинские молодожены наших дней отправляются для фотографирования в парк Кадриорг, на водопад в Кейла-Йоа или к памятнику затонувшему броненосцу «Русалка».

Скромное строение, расположившееся над аркой, замыкающей переулок Биржевого прохода со стороны улицы Лай, не пользуется у них даже подобием популярности. И совершенно зря: к свадебным обрядам былого Ревеля оно имеет прямое отношение.

Двухэтажный домик был выстроен в 1510 году для так называемой невестиной каморы — специального помещения, в которое новобрачных торжественно сопровождали ближайшие друзья и родственники после того, как свадебный пир был окончен.

До сих пор неясно, был это чисто ритуальный акт, или же молодые проводили в «невестиной каморе» первую брачную ночь, как было это принято в ряде городов ганзейского региона.

В любом случае с начала XVII века по первоначальному предназначению домик не используется: Таллин переживал экономический кризис, и купцы сдали «невестину камору» в аренду.

Арендатора определили путем конкурса: наиболее высокую плату за пользование помещением предложил мастер, специализировавшийся на изготовлении украшений для шляп. Нет сомнений, что среди участников свадебных пиров его продукция пользовалась стабильным спросом, как и среди самих новобрачных.

Свидетельство чувств: имена усадеб

Увековечить имя супруги на внутреннем ободке обручального кольца большинству современных таллинцев — вполне по плечу. Те, кому этого кажется недостаточно, просят гравера вырезать имя супруги на навесном замке: так как с мостами в Таллине явный дефицит, вешают их на корабельные цепи у подножия памятника погибшему броненосцу «Русалка».

Обыватели былого Ревеля могли бы подать современным мужьям хороший пример: на городское имущество они ни в коей мере не покушались, но память о нежных чувствах, которые питали они к своим супругам, сохранить для потомков сумели. Эта память живет в городском пространстве Таллина вот уже без малого двести лет — в названиях улиц и парков, торговых центров и остановок общественного транспорта, в легендах, наконец. Во всем том, что на профессиональном жаргоне краеведов и культурологов принято называть «текстом города».

Вопреки распространенному — и, как часто бывает в подобных случаях, наверняка ошибочному — убеждению, территория средневекового города вовсе не ограничивалась кольцом крепостных стен.

С внешней стороны фортификационный пояс окружала застройка предместий, за ними простирались городские пастбища, оброчные земли магистрата, принадлежавшие бюргерам загородные сады.

Первые упоминания о них относятся к шестнадцатому столетию, первые визуальные изображения — семнадцатому, но «золотым веком» загородных садов и возникших при них усадеб стал рубеж восемнадцатого-девятнадцатого.

Город, залечивший раны Северной войны, хотя и не сумел вернуть себе былого экономического процветания — сказывалась растущая конкуренция портов Риги, Санкт-Петербурга, Пярну, — вновь вернулся к спокойной, размеренной жизни.

Первыми летними резиденциями поспешили обзавестись в предместьях дворяне Верхнего города. Ближе к концу XVIII века о существовавшей еще со времен шведского владычества практике вспомнили и представители «третьего сословия» — купцы.