Ради Инглиш (СИ) - Харгров Э.М.

— Не двигайтесь. Я проверю вашу ногу.

Как бы не так.

— Вскрывать будем?

Он смотрит на меня как на слабоумную, какой я, очевидно, и являюсь.

— Я не собираюсь этого делать. — Он вытаскивает свой телефон. — Звоните своей подруге.

— Не могу.

— Почему?

Корчу гримасу и говорю, конечно, глупость, но правдивую:

— Я не знаю ее номера.

Он проводит рукой по волосам.

— Невероятно.

— Она стоит у меня на быстром наборе. Запоминать ее номер нет нужды.

— Вот умора. Даже моя шестилетка знает мой номер.

— Да, да, я поняла. — Блин, голова начинает болеть с той же силой, что и лодыжка. Я поднимаюсь и прыгаю мимо него к порогу. — Посмотрите, я в полном порядке. Я останусь здесь, пока она не вернется, и все будет окей.

— Вы, должно быть, шутите.

— Нет, но я сейчас плохо соображаю. Я много выпила, и у меня болит голова и лодыжка. И все, что я хочу — это поспать. — Мои слова звучат невнятно, хотя и стараюсь произносить их четко.

— Что насчет родителей? Уверен, вы помните телефон мамочки с папочкой? — от его острого сарказма я вздрагиваю.

— Нет, — шепчу я.

— Вы ведь не серьезно. Вы не помните даже свой домашний номер?

— У меня нет родителей, это мой дом.

Внезапно я чувствую себя раздавленной. Даже в своем пьяном состоянии я понимаю, что он не заметит этого. Обычно люди говорят что-то вроде: «Я сожалею», даже если это не так. Он же не говорит и слова.

— Забирайтесь в машину.

— Нет!

— Вы не можете оставаться здесь всю ночь. Это небезопасно.

— И куда же мне податься?

— Вероятно, мне стоит отвезти вас в больницу. Чтобы осмотреть лодыжку. Вы не можете на нее наступать.

Я непринуждённо взмахиваю рукой.

— Пфф. Это всего лишь растяжение. У меня была их целая куча, когда я бегала или участвовала в марафонах. Все в порядке. Клянусь.

— Тогда я отвезу вас к себе домой. Полагаю, вариантов больше нет.

— Я не могу поехать с вами. У вас ребенок. Как это будет выглядеть, если ее учительница нагрянет в подвыпившем состоянии?

— Да уж, действительно, и как это будет выглядеть? — ехидно замечает он. Знаю, что заслуживаю порицания, но не думаю, что ему нужно добавлять излишних издевок к своим комментариям.

— Я не поеду. Тем более, вы живете не один.

Мы смотрим друг на друга, пока он не произносит:

— Вам не стоит волноваться насчет Инглиш. На этих выходных она у бабушки и дедушки.

Сдавшись, я уже начинаю идти в сторону машины, когда он снова поднимает меня на руки.

— Если вы не хотите ехать в больницу, то вам нужно, по крайней мере, приложить лед к лодыжке.

Черт, он прав. Я очень надеюсь, что не сломала ее.

Движение машины убаюкивает, и я засыпаю. Бекли трясет меня, когда мы приезжаем, и я поражена размером этого места. Чисто мужской стиль. И мне это нравится. Вход в дом расположен и в гараже. Мужчина помогает мне выбраться наружу, потому что я настаиваю на том, что смогу идти самостоятельно. Огромная кухня переходит в гостиную, где стоит большой диван. Бекли передает мне пакетик со льдом и располагает мою ногу на кофейном столике, приказав положить лед сверху.

— Вам стоит взять один пакет с собой в кровать.

— Эм, я могу поспать и здесь.

— Нет уж, у меня есть гостевая спальня.

— Я не хочу вас напрягать.

Его брови взлетают вверх. Знаю. Прозвучало дерьмово. С учетом того, что я все время его напрягаю.

— Серьезно. Этот диван больше моей кровати.

— На чем же вы спите? В люльке что ли?

Это первый раз, когда он говорит что-то отдаленно смешное, и я сама смеюсь. А потом смех становится еще сильнее, хотя шутка и не настолько удачная, но я не могу перестать. Слезы катятся по щекам и мне кажется, что я сейчас умру.

— Не настолько это и смешно. — Его пуританский образ возвращается.

— Неа. Вы ведь практически ничего не говорите, а когда говорите, то абсолютно ничего смешного в этом нет. Должно быть, кто-то украл у вас все веселье. А потом вы выдаете это. И даже если фраза не была настолько смешной, она все равно оказалась таковой, поскольку сказали ее вы, Весельчак.

— Я говорю смешные вещи.

— Нет.

— Да.

— Заткнитесь. Это глупо, — говорю я ему.

Он дотрагивается до моей ноги и расстегивает молнию сапога.

— Что вы делаете?

— Поджариваю яичницу. Что я еще, по-вашему, могу делать? Снимаю эту штуковину с вашей ноги.

— Штуковину?

— Ага. Если б вы носили что-то более нормальное, никогда бы не ушиблись.

— Значит, нормальное? Полагаю, вам бы понравилось больше, ходи я в бабушкиных калошах?

Он переключает внимание на мое лицо:

— Вы пытаетесь лезть на рожон со мной?

— Инглиш не знает, что такое «лезть на рожон»?

— Хм. Что ж, надеюсь, она также не знает, что значит «что б меня дрючили», «паршивые члены», «отсосите придурки», и «трахните меня дважды большим и толстым фаллосом».

Я тут жк вспыхиваю от мгновенного унижения.

— Ох, блядь. Это ужасно. Вы не должны были это слышать. Простите меня. И Инглиш никогда не услышит подобного от меня. Клянусь.

— Да уж, а все учителя выходят повеселиться в пятницу вечером, напиваются и ругаются как сапожники? Мне стоит начать волноваться за дочь?

Я кладу руку себе на грудь, у меня практически начинается тахикардия.

— Нет, господи, нет. Я бы никогда не подвергла ребенка такому риску. — И вот именно тогда я вижу, как приподнимается уголок его рта.

— Боже мой. Он улыбается.

— Конечно, он улыбается. Послушать вас, я полностью соответствую образу людоеда.

— Так и есть. Когда я в первый раз вас встретила, вы мне чуть голову не откусили.

— Все потому, что вы практически обвинили меня в том, что я употребляю слова сексуального характера в присутствии дочери. А сейчас выясняется, что вы ходячий лексикон, — он произносит все это шутя, поэтому тяжело сохранять строгое лицо.

Я тяжело вздыхаю. Несколько раз открываю и закрываю рот, но так не нахожусь, что ответить. Он прав. Я излила на него свой гнев из-за того, что сама же потеряла контроль на уроке. Инглиш играла в игру и называла слова, не обращая внимания на их смысл. Именно я сделала это. Схватив подушку с дивана, накрываю ею лицо.

— Ух, какой чудовищный день. Никто из детей не слышал подобных слов, и все вышло из-под контроля.

Я слежу за Бекли, когда он идет в сторону кухни, чтобы налить холодной воды в стакан. Именно тогда я обращаю внимание на комнату и осматриваюсь по сторонам. Чисто и уютно. Тут находятся вещи, говорящие о присутствии Инглиш, — потрепанный плюшевый заяц, ее туфли, толстовка и несколько раскрасок с карандашами. Но то, что действительно привлекает мое внимание, так это стены. Фотография за фотографией рассказывают об истории ее жизни, вплоть до самого младенчества. И эти фотографии определенно сделаны не простым любителем. И вдруг я вспоминаю, как она сказала мне, что ее папа делает картинки.

— Вы фотограф?

В ответ лишь кивок. Он протягивает мне стакан с водой.

— Послушайте, наверху есть гостевая комната с отдельной ванной комнатой.

— Нет, я действительно не хочу вас утруждать. Все более чем в порядке.

— Тогда устраивайтесь. Я тоже иду спать. Я принесу вам одеяло.

Мгновение спустя он возвращается с одеялом и подушкой в руках, а потом идет в сторону коридора, но останавливается.

— Сразу за кухней есть ванная.

— Ох, ладно. Спасибо. Спокойной ночи.

Пока я сижу и глазею по сторонам, замечаю еще несколько больших фотографий. По ним я понимаю, что он много путешествует и, вероятно, то, чем он занимается, приносит хороший доход, потому что дом выглядит отлично. Мне стоит отдохнуть, поэтому я ложусь на подушку, которую мне принес Бекли, и тут же проваливаюсь в страну снов.

Запах кофе проносится мимо моего носа, и я просыпаюсь. Голову пронзает боль. Я переворачиваюсь на другой бок и натыкаюсь на прекрасные глаза, наблюдающие за мной. Широко зеваю, от чего его ноздри раздуваются, как у пекинеса, который был у меня в детстве.