Очертя сердце - Буало-Нарсежак

— Давай вообразим, будто ты вышел из своей мастерской, — шепнула она. — Ты рабочий, печатник. А я твой подручный. Мы сядем не в такси, а в автобус. Иди за мной, слушай меня.

Они много раз играли в эту игру. Для Евы это было больше чем игра. Это походило на побег. Ей хотелось бы всегда чувствовать себя беглянкой. Воображать, будто каждый день она начинает какое-то новое существование. Она вдруг объявляла Лепра: «Жан, поехали!» Они уезжали не очень далеко. В зависимости от своего настроения она выбирала то Орли, и тогда с обочины летного поля они следили, как в воздух со странным ревом поднимаются громадные четырехмоторные самолеты, то Обервилье, где они засиживались в каком-нибудь кабачке, то Версаль, где они молча прогуливались среди статуй. А иногда ей вдруг хотелось оказаться в самой гуще Парижа, в «Крийоне», и они обедали за маленьким столиком, она — усыпанная всеми своими драгоценностями, он во фраке — ни дать ни взять коронованная чета. Ева называла такие вылазки «фантасмагорией». Лепра без восторга повиновался ее фантазиям. Он не умел, как Ева, наслаждаться радостями жизни, а потом легко расставаться с ними. Наоборот, он страдал от контрастов, которых жаждала Ева. Он был слишком старательным, слишком усердным по своей натуре. И главное — он не мог не думать: «Не будь меня рядом с ней, она все равно была бы счастлива!», так что домой он возвращался всегда в отчаянии.

Итак, он послушно следовал за ней, пересаживаясь с автобуса на автобус, и мало-помалу вокруг них стал возникать другой, незнакомый город — менее ухоженный, но зато более бесшабашный. В автобус входили служащие, женщины с плетеными корзинками. Взяв Лепра под руку, Ева поглаживала его пальцы. Может, это тоже входило в правила игры!

— Куда ты меня везешь? — спросил он.

— В Венсенн. Я знаю там маленький отель в двух шагах от леса.

Стало быть, она там уже бывала! Когда? С кем? Лепра вздохнул. Никогда не избавиться ему от этих грустных мыслей. Над листвой вознеслась зубчатая громада донжона. На тротуарах вокруг бистро и у спусков в метро кишела жизнь. Ева вынула из сумочки темные очки.

— Ты боишься, что тебя узнают? — спросил Лепра.

— Нет. Просто хочу лучше видеть.

Они вышли из автобуса. Лепра купил у цветочницы розу и приколол ее к корсажу Евы. Захлопав в ладоши, она поцеловала его.

— Видишь, — сказала она, — я веду себя как настоящая мидинетка. Тебя это шокирует?

— Мне кажется, ты себя немного насилуешь.

— Ты прав, — вздохнула Ева.

— Что тебя тревожит?

Она увлекла его в аллею, идущую вдоль старого вала. Стемнело. За деревьями Париж отбрасывал на небо огромное розовое зарево.

— Надо было все рассказать Мелио, — заговорила Ева. — Он, конечно, заметил, что я не удивилась. Это старая лиса.

— Не мог же я ему признаться, что разбил пластинку, — возразил Лепра.

— И тем не менее одна ложь повлекла за собой другую, и эта цепочка приведет нас бог знает куда. Это меня и мучает. Я впервые попала в двусмысленное положение.

Лепра надавил ладонью на ее плечо.

— По-твоему, мы совершили ошибку?

— Не знаю, — прошептала Ева. — Иногда мне кажется, что надо было все сказать.

— Тогда нам обоим была бы крышка.

— Может, нам и так крышка.

Они удалялись от освещенных улиц, углубляясь во мрак ветвей и стволов. Ева выбрала удачно: они были далеко от Фожера, от Мелио и так близко друг к другу, что одновременно думали об одном и том же одними и теми же словами. Лепра вдруг понял, зачем Ева изобретала эти вылазки, которые всегда заставали его врасплох. Она хотела вызвать его на разговор, заставить раскрыться, излить себя, избавиться от мешавших ему внутренних зажимов. И он заговорил.

— Я убил его из-за тебя, — начал он. — Выносить эту жизнь втроем стало невозможно. Она унижала нас всех троих. А теперь нам надо защищаться. Это рождает новые трудности. Но мне кажется, я стал ближе к тебе… Ева, я хочу, чтобы ты поняла: мне нужно одно — жить рядом с тобой. Я сделаю все, что тебе угодно. Раз тебе этого хочется, буду давать сольные концерты. Ради тебя буду стремиться к этой карьере. Но подумай немного и обо мне.

— Я только о тебе и думаю, Жанно.

— Нет, не так, как мне хотелось бы. Это… как бы лучше выразиться… не поглощает тебя целиком… Безраздельно. Твое тело принадлежит мне, это правда. Ну а мысли, понимаешь?

— Словом, тебе нужна страсть, которая причиняет страдания.

— Не смейся. Я вполне серьезно.

— Можно говорить серьезно и при этом смеяться, — сказала Ева, обвив Лепра рукой за талию. — Держать любимую женщину в плену — типичное желание влюбленного, не так ли? Ты хотел бы сотворить меня заново… чтобы я была твоей кровью и плотью, твоей мыслью. Чтобы я тобой восхищалась. Почитала тебя. Воздавала бы тебе хвалу. Дитя! Когда я была молода, я тоже лелеяла такие нелепые мечты.

— Ничего в них нелепого нет.

Они замолчали, поравнявшись с парочкой, которая почти слилась со стволом дерева. Ева обернулась и тихонько рассмеялась.

— Любовь, понимаешь ли, штука глуповатая, — сказала она, — Глуповатая, когда становится будничной. Вот почему мне даже нравится, что отныне мне предстоит тебя защищать. Нам придется нелегко, но тем лучше.

— Нет, постой, — сказал Лепра. — Это я тебя защищаю.

— Давай разберемся, — возразила Ева. — Когда я отвергла предложение Мелио спеть эту песню, я и в самом деле прежде всего хотела населить ему. К тому же я не в состоянии ее петь. Но была и другая причина: я как раз подумала о тебе. Я решила: вот самый подходящий случай на время уйти со сцены и все силы посвятить борьбе за твой успех. Сам собой успех не приходит. Дело тут не столько в таланте, сколько в поддержке, в рекламе… В то же время, если я покину сцену, я оставлю с носом всяких там Мелио, Брюнстейнов и Маскере — всех тех, кто терпеть меня не может и ни во что не ставит как певицу. Это лучший способ помочь тебе.

— Я не смотрел на это под таким углом, — признался Лепра.

Навстречу им катили двое полицейских на велосипедах, они перешли на другую сторону аллеи, которая убегала в глубины ночного мрака между двумя рядами фонарей.

— Помнишь слова пластинки, — снова заговорил Лепра. — По-твоему, в них не было угрозы? Там была фраза: «Берегись». Он метит в тебя. Предположим, Мелио солгал и сам он тоже получил пластинку. Если ты откажешься исполнить эту песню, понимаешь ты, какие подозрения на себя навлечешь? Ты должна спеть ее, родная. Моей карьерой ты займешься после. Это не к спеху. Я даже не уверен, стремлюсь ли я к карьере виртуоза. Давай прежде всего подумаем о тебе.

Оба отдавали себе ясный отчет в своих маневрах: под предлогом взаимной заботы каждый старался завладеть другим. Никогда еще они не любили друг друга так, как теперь.

— Поцелуй меня, — шепнула Ева.

Они оказались на самой опушке, но из вызова нарочно продлили поцелуй.

— Забудем? — предложила Ева. — Забудем их всех?

— Забудем! — повторил Лепра.

Они рассмеялись от души и взялись за руки, как деревенские жених с невестой. Теперь игра состояла в том, чтобы не допустить и намека на то, о чем оба втайне думали. Они снова вышли на авеню, где светился огнями вход в метро.

— Это последний отель налево, — сказала Ева. — Предупреждаю, это не то, что называется благопристойным заведением. Но там чисто.

Странная женщина, для которой чистота исчерпывалась опрятностью. Лепра снял номер, дал щедрые чаевые, чтобы не вписывать в регистрационный листок имя своей спутницы, и они сели ужинать в кафе. Ева сквозь темные очки рассматривала сидящих за столиками мужчин. Большая часть из них играла в карты среди облаков сигаретного дыма.

— Что тебя здесь привлекает? — спросил Лепра. — Объясни. Я не могу понять.

— Сама не пойму, — призналась Ева. — Это очень сложно. Мой муж тоже не мог понять. Извини. Я упомянула о нем, потому что он, пожалуй, способен был это почувствовать лучше всякого другого. Но я сомневаюсь, есть ли вообще у мужчин восприимчивость, которая для этого необходима.

Усталый лысый официант начал их обслуживать.

— И все же, — сказал Лепра, — не думаю, чтобы это было так уж таинственно. Движение, шум…

— Нет, дело не в этом.

— Перемена обстановки, декораций.

— Нет. Дело в другом… Эти люди играют в карты, пытаются создать себе маленькое счастье… Я чувствую, чего им не хватает, чего они ищут, собираясь вместе» И мне кажется, я могла бы им это дать. Они как заблудшие дети.

— Видишь, я прав, когда хочу сочинять песни.

— Этого мало.

Ева почти ничего не ела и только потягивала свое неразбавленное божоле, положив на столик рядом с собой сигарету. Она переводила взгляд с игровых автоматов на игроков в белот.

— Нет, этого мало, — продолжала она. — Петь для них — это, конечно, уже кое-что. Но надо сделать что-то большее. Что, не знаю… Принести какую-то жертву… но не печальную жертву.

К ним подошел нищий, продававший арахис, Ева купила два пакетика, вылущила несколько орешков и стала их грызть.