Одинокий колдун - Юрий Ищенко

Ванда еще некоторое время ворочалась и охала, лежа в большой луже у засоренной решетки водостока. Истопник отвернулся и ушел в котельную. Отец Егора, смущенно помявшись, тоже решился уйти. Никто из зрителей не подошел и не помог мокрой дворничихе, и чего больше — страха или злорадства — было в этом бойкоте, никто бы не взялся определить. Даже все три дочки держались в сторонке.

Папа Егора пришел на любимое место, около доков. Проверил сеть, тайком заброшенную на ночь. Местного отделения милиции опасаться не приходилось, раз в неделю рыбак снабжал их свежей рыбкой. А вот собратья рыбаки могли при случае и сами сеть выбрать, и донести куда надо. Но в этот раз ничего не приключилось. Улов был так себе: несколько коряг, пара мрачноватых тощих ершей, горсть прозрачных уклеек в палец длиной, зато был и красавец налим. Старый, здоровенный, какой-то даже бесформенный, темно-зеленый, будто кусок отполированного морем базальта. Отец вывалил добычу в кусок полиэтилена, забросил две удочки, поставил спиннинг на проводку, а сам пока закурил. Был погожий денек, сильно припекало солнышко, и вино в желудке стало плескаться, туманя голову. Налим никак не засыпал, грузно ворочался и шлепал здоровенным хвостом, презрительно позевывал, словно дразня рыбака. Отец хотел было долбануть рыбу по голове, да поленился. Клев шел нормально, стихая к полудню, затем пришло время подремать и рыбаку.

Очнулся, будто сердце дернулось от волнения — налим выбрался из свертка и ловкими шлепками приближался к воде, переваливаясь со ступеньки на ступеньку по спуску.

Еще сонный, отец вскочил, подбежал к налиму, нагнулся, чтобы ухватить рыбину. Но затекшие ноги разъехались в стороны на скользких, покрытых зеленой тиной ступенях; он тяжело опрокинулся назад. Ударился затылком об острые гранитные плиты, обмяк. Его тело медленно, нехотя съехало в воду — дно здесь углубили для стоянки судов, поэтому отец сразу ушел глубоко, с легким всплеском, без следа. Никто не заметил, да и сидело поодаль лишь два-три рыбака, несколько женщин выгуливали собак.

Налим, будто удовлетворенный местью, замер, оставшись вместо рыбака греться под солнцем. Вскоре прилетели две чайки, подравшись и громко разоряясь, разорвали налима на несколько кусков, давясь, сожрали рыбину без остатков, запрокидывая к небу хищные гнутые клювы.

Потом по небу поползли тяжелые тучи. Издалека донесся первый тяжелый раскат грома, похожий на полуденный выстрел пушки с бастиона Петропавловской крепости. Люди заспешили по укрытиям. Ударили по набережным монотонные сильные струи осеннего дождя, побежала по асфальту и граниту вода, смывая в Неву снасти отца Егора, так что совсем не осталось следов его присутствия на Неве. Удочки утонули, а сеть медленно расправилась из комка на воде и поплыла по реке в Финский залив.

Гроза не прекращалась до ночи. Егору долго пришлось сидеть на лестничной площадке третьего этажа, дожидаясь отца с рыбалки. Но тот и не думал появляться — запил с приятелями, заночевал в другом месте — так оценил его отсутствие мальчик. Вероятно, пили в коммунальной квартире и все соседи, не слыша стука мальчика (дотянуться до кнопок их звонков на двери у него не хватало роста). Вот и пришлось сидеть в подъезде: в открытое окно приносило запахи свежей юной осени, запахи речной воды и грозового воздуха. Молнии сверкали все ближе, гром раздирал небо на части прямо над их двором. Егору было страшно, но от окна он не отходил, надеясь увидеть что-нибудь интересное. Хохотал, когда мокрыми испуганными курицами мчались по лужам прохожие.

Стемнело, никто уже не бегал, утихал пьяный шум и раздор в окнах. Раза два стекла взрывались брызгами (кто-то запустил бутылку, или в драке перестарались), яростные матерные ругательства освежили и без того напряженную атмосферу. Гроза, отъехав подальше за Неву, осветив южную половину неба над Ленинградом желтыми и красными всполохами, замедлила ход, притихла, а потом повернула вспять, снова наезжая черным, испещренным огненными зигзагами брюхом на Васильевский остров.

Наверно, дело было около полуночи, когда из флигеля выползла под проливной дождь белая фигура. Егор даже не сразу определил, кто выполз — раньше Ванда бодро выбегала, сотрясая двор шагами и матом. Теперь же словно сама чего боялась, оглядываясь на небо, в мокрой облепившейся ночнушке прошла к фонтану и набычилась, сжалась в ком, чего-то дожидаясь. Егор высунулся из окна, рискуя свалиться, чтобы лучше видеть.

Сквозь поределые хлопья листвы на тополях он разглядел, как Ванда содрала с себя ночнушку. Толстый, круглый как шар, живот вывалился и закачался под огромными лепешками грудей. Ванда, раззадоривая себя, стала что-то покрикивать, пританцовывать, как деревенские бабы пританцовывают в начале плясок. На кухне мальчик часто видел моющихся соседок, так что нагота сама по себе его не удивляла. Но Ванда была омерзительной в своей наготе. Она уже вопила и кричала странные гортанные слова во все горло, хлопая себя по ляжкам, по грудям с огромными бугристыми сосками, по густо заросшему низу живота, скача с места на место, выбивая чечетку пятками в листьях и в месиве луж.

Вылез в открытую дверь ее участковый, видимо под сильным градусом, в кальсонах и с пистолетом. Посмотрел тупо на танцы сожительницы, воодушевился и начал стрелять в небо. Словно отвечая — молния коротко вспыхнула над маленьким двориком, змеиный отросток ее на миг коснулся фонарного столба. Оглушительно взорвалась лампочка, окатив милиционера стеклянными брызгами. Он упал на четвереньки и испуганно пополз обратно к крыльцу. А Ванда закричала, увеличив скорость своих танцевальных па. Из котельной вышел истопник. Сперва смотрел, как Ванда танцует, потом медленно пошел к ней. Она, словно не замечая или, наоборот, оскорбляя его, вертела огромными половинками задницы, изгибалась, крутила руками и вопила, вопила про что-то свое.

И снова грохнул гром, так что у Егора заложило уши. Огромный зигзаг молнии, расколов на две неровные половины все черное небо, протянулся к Ванде, к фонтану, но в последний момент свернул и ударился об крону самого старого и толстого тополя в скверике. Тополь дрогнул, полыхнули огнем его мертвые ветки на макушке, и вся махина с толстыми ветвями, как подрубленный стебель пшеницы, содрогаясь, упала на землю. Комлем своим тополь попал по тощей, неприметной в темной пелене ненастья фигурке истопника.

И сразу все свернулось, прекратилось — так пьеса добегает до финала, сверстав нужный итог и исчерпав запас эффектов. Не гремело и не сверкало в небе. Уполз во флигель милиционер. Устало подобрала мокрую тряпку ночнушки Ванда и, тяжело ступая босыми ногами, блестя мокрыми телесами, пошла к себе в дом. А Егор бежал к придавленному истопнику.