Кровожадные сказки - Бернар Кирини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С моей стороны было безрассудной дерзостью заявлять о решении загадки языка йапу. Разве мог я, молодой, никому не известный университетский преподаватель, преуспеть там, где потерпели неудачу гранды лингвистики? Мое упорство в отношении йапу всегда было предметом насмешек со стороны коллег, считавших, что я попусту трачу время. Есть дела поважнее, говорили они, чем пытаться понять язык, который высшие авторитеты раз и навсегда объявили непознаваемым: они приняли это мнение безоговорочно, не дав себе труда рассмотреть доказательства. В этих условиях получить грант на поездку к йапу от университета я не мог и вынужден был изворачиваться и лгать, утверждая, что собираюсь найти новые свидетельства, подтверждающие мнение «небожителей» о языке йапу, то есть прямо противоположное тому, что надеялся доказать на самом деле. Руководство университета отнеслось к моим словам скептически, но деньги все-таки выделило. Моя затея провалилась: я полгода таскался по джунглям за йапу и не нашел ничего, что позволило бы мне понять их речь, зато получил уйму новых подтверждений правоты тех, кто числил их сумасшедшими.
Я тем не менее не отчаялся и организовал следующее путешествие. Чтобы получить новые ассигнования, я заявил, что буду изучать нравы и обычаи племени мипибос, жившего по соседству с йапу, к которым немедленно и отправился, попав в Амазонию. Они встретили меня с распростертыми объятиями — йапу очень гостеприимны, хоть и избегают контактов с внешним миром, — и позволили снова попытаться разгадать секрет их языка. Попытка оказалась тем более провальной, что во Францию я возвращался, ничего не узнав о мипибос. В университете мне устроили головомойку и — что вполне понятно — запретили выезжать дальше парижских пригородов. Это не поколебало моей решимости: я раскупорил кубышку, взял отпуск, уехал в Амазонию и, проведя восемь недель с йапу, смог наконец понять то, что все считали непознаваемым.
Йапу живут в самой глубине амазонских лесов, мигрируя от одной деревни к другой вместе со сменой времен года. Они успели узнать меня за два предыдущих посещения и, похоже, обрадовались: в мою честь был организован небольшой праздник. Потом они вернулись к привычным занятиям, а я скрытно наблюдал за их повседневной жизнью. Должен сказать, что йапу мало чем занимаются в течение дня, главное их дело — поиск пропитания. Они живут охотой, рыбной ловлей, собирательством и примитивным земледелием. Основу их рациона составляет маниок: они делают из него муку, пекут лепешки и варят пиво. Еще они едят тапиров, пекари и мясо разных оленей, а также сухопутных черепах. Женщинам племени йапу, как и их сестрам из племени тупигуарани, во время месячных позволено есть только черепашье мясо. Заготовив еду на день, йапу отдыхают. Понятие заготовки впрок им совершенно чуждо: ни одному йапу никогда не пришло бы в голову выкопать больше кореньев и отложить их на завтра. Однажды я отправился вместе с ними. Мы собирали личинок жуков и гуарану, пока вожак не объявил, что работа окончена. Я как раз нашел дерево с особенно сочными ягодами, и мне было жалко бросать дело на середине. Йапу страшно изумились и подбежали, чтобы помешать мне. Я было подумал, что все дело в ослушании приказа, но их лица выражали не гнев и не осуждение, а дружеское участие, тревогу за мое здоровье: факт сбора большего, чем нужно, количества еды — Маркс называл это прибавочным трудом — казался им не только глупым, но и опасным. Они готовы были работать, чтобы выживать, но труд был для них невыносим, если не являлся жизненной необходимостью. Как только племя обеспечивает себя достаточным для выживания запасом пищи, собирание переходит из одного разряда в другой: то, что пятью минутами раньше выполнялось автоматически, а иногда и с увлечением, становится вдруг настоящей пыткой, и ничто не способно заставить их продолжать.
Впрочем, эти заметки не имеют целью описать способы хозяйствования и выживания племени йапу: нас интересует его язык. Вот как обстоит дело в этой области. Я уже говорил, что антропологи объявили язык йапу непостижимым; правильнее будет назвать его абсурдным. Большую часть словаря йапу еще предстоит расшифровать, но значение наиболее употребимых терминов известно. Не удавалось понять, как словосочетания складываются в конкретные смыслы. Создается впечатление, что йапу употребляют слова совершенно произвольно и смысл фраз практически не зависит от используемых слов, что, безусловно, поразительно. Именно по этой причине Маргарет Маркер объявила йапу сумасшедшими: они и впрямь напоминают безумцев, утративших понятие языка. Проголодавшись, они могут сказать «Я голоден» или… «Одолжите мне ваш зонт» — и будут свято уверены, что вы их поймете. Гроос пишет: «Всегда можно понять, что говорят йапу, но редко — что они хотят сказать. В их языке означающее и означаемое расходятся, не солидаризируются настолько, что могут составлять несметное число возможностей — если вообще есть границы этих возможностей, что нам и нужно понять. Судя по всему, в этом хаосе существуют ориентиры — ориентиры, за которые можно зацепиться, чтобы начать изучение; я имею в виду, что некоторое количество слов лишены амбивалентности и имеют единственное значение (что очень благотворно для рассудка). Остальная же, большая, часть слов употребляется совершенно бессвязно, в полном противоречии с элементарными правилами лингвистики. Когда йапу произносит фразу, состоящую из более чем трех слов, в ней почти наверняка будет лишающая ее всякого смысла абсурдность. У вас опускаются руки, вы выглядите полным идиотом, а он смотрит на вас с жалостливым участием и думает, что белый человек — ужасный тугодум».
Трудность языка йапу тем более велика, что в их речи напрочь отсутствует интонация. Со стороны это выглядит очень странно: независимо от темы, контекста и обстановки они всегда говорят бесцветным, монотонным голосом, произнося все мирно-невозмутимым тоном, в связи с чем единственный способ определить настроение йапу — это взглянуть на его лицо, хотя лица йапу чаще всего крайне невыразительны. Еще более странным является то обстоятельство, что йапу неведомы вопросительные и восклицательные формы. Спрашивая, как вы поживаете, я меняю интонацию, чтобы вы были уверены, что это вопрос. У йапу все не так: понять на слух, задают они вопрос, отдают приказ, раскрывают секрет или рассказывают анекдот, совершенно невозможно. Все дело в восприимчивости. Однажды я наблюдал, как две женщины сосредоточенно лущили личинок жуков и разговаривали, не глядя друг на друга. Одна три раза повторила другой ту же самую фразу — теми же словами и тем же тоном; прокрути мы этот отрывок трижды на магнитофоне, результат вышел бы совершенно такой же. В первый раз собеседница говорившей рассмеялась, и я решил, что она услышала хорошую шутку; во второй раз она подняла брови и задумалась; в последний же — разозлилась, словно ее несправедливо в чем-то упрекнули. Я приложил массу усилий, но так и не сумел разобраться, почему послание приобретало разные значения, и даже задался вопросом, не наделены ли йапу даром читать мысли себе подобных, что компенсирует идиотичность их языка.
Несмотря на все свои потрясающие эмпатические способности, йапу часто неверно интерпретируют смысл сказанного. Вообще-то по большей части они понимают все ровным счетом наоборот, а посему делают не то, о чем их просят, и никогда сразу не отвечают на вопросы, которые им задают. В этом-то и заключается их секрет, ключ к разгадке тайны.
Несколько лет назад бельгийский исследователь Пьер Гулд выдвинул оригинальную гипотезу, объясняющую аберрации языка йапу: по его мнению, склонность йапу заменять одно слово другим сходно со вполне определенным типом дискурса — поэзией. «Я не вижу иного объяснения очевидной абсурдности языка йапу, — пишет Гулд. — Йапу — прирожденные поэты, прежде времени придумавшие сюрреализм; всякий раз, открывая рот, они словно бы затевают игру в слова, в которой каждый участник дополняет фразу, не зная, что написал предыдущий игрок. Мы, представители западной цивилизации, сочиняем сказки и стихи, чтобы вернуть загадочность нашему пресыщенному, разочаровавшемуся миру, йапу же самым естественным образом купаются в литературном вымысле, сами того не понимая, поскольку живут так от века. С этой точки зрения я считаю йапу образцом, отрывки из их бесед следовало бы изучать в наших школах».
Ученые собратья Гулда восприняли его слова как шутку, а он между тем был предельно серьезен и поразительно близок к истине, но, по моему мнению, заблуждался относительно глубинного смысла глупости йапу. В действительности йапу — язык не поэтов, а весельчаков-затейников. Каким бы странным это ни казалось, йапу нравится совершать ошибки, они даже придают им некий священный смысл. Я насчитал в их языке сорок восемь слов, обозначающих понятие «квипрокво»: некоторые из них выражают все нюансы «недоразумения» — от путаницы в фактах до смешения в лицах, перестановки в датах и двусмысленности намерений. Французскому языку до языка йапу ох как далеко! Сначала я считал, что слово «квипрокво» йапу используют как междометие или паузу, но потом понял: путаница у йапу наделена совершенно определенной социальной функцией. Пьеру Гулду, называвшему йапу «поэтами по рождению», возражу, что они, скорее, комики, сами того не ведающие; их жизнь — своего рода вечный водевиль, в котором самое мелкое, повседневное событие может обернуться чередой недоразумений. Скажем прямо: ошибка, недоразумение, племенная война и каннибализм — четыре столпа, на которых покоится общество йапу. Этнологи скажут, что общество не может строиться на основе недоразумения — как не может воспроизводиться социум, где запрещены гетеросексуальные отношения (такой социум не просуществует дольше жизни одного поколения), но я продолжаю утверждать: общество йапу основано на недоразумениях и йапу творят их всеми силами и в любых обстоятельствах. Отсюда особенности йапу: недоразумение — базовая ценность общества, поэтому язык должен отвечать требованиям максимальной запутанности. Проиллюстрирую это утверждение одним, но самым ярким примером — именами.