Удачный сезон - Анна Иванцова

Женщина лишь натянуто улыбнулась. Таисия, махнув на прощание рукой, быстро зашагала прочь.

Когда заявился Вовка, борщ, конечно, уже остыл, а Галина с недовольной миной сидела у окошка, скрестив на груди руки. Цветастый фартук так и остался на ней, ярким пятном отвлекая внимание от мрачного лица.

– Привет, ма, – стаскивая побелевшие от дорожной пыли кроссовки, сказал мужчина. В голосе его звенела досада.

Мать, хмуро наблюдая за каждым его движением, демонстративно хмыкнула.

– Да и ты здравствуй, сынок. – В ее интонации трепетали, словно моль у лампочки, серые нотки обиды. Вова, и без того чем-то раздраженный, чуть было не выругался. Но все же сдержался.

– На автобус я опоздал, пришлось на вокзале следующий ждать, – пробубнил он, тяжело опускаясь на стул и вытягивая длинные ноги. Взгляд его был усталым и отрешенным. – Целых два часа прождал.

Мать нервно встала, скинула, наконец, фартук, поплелась к буфету за миской. Наливая борщ, ворчливо заметила:

– А я ведь тебе звонила. Почему телефон отключил?

Вова поджал губы, и без того бледные. Он ненавидел оправдываться перед матерью, вездесущей, не знающей покоя и вечно названивающей без повода. Именно из-за этой ее дурацкой привычки он часто отключал телефон. Сегодняшний день не был исключением. Сказал же, что приедет, так чего попусту болтать?

– Батарея сдохла, – без каких-либо угрызений совести соврал он. В животе громко заурчало. От этого красноречивого звука мать тотчас сменила гнев на милость и заторопилась кормить сына. Глядя, как здоровенный, плечистый детина, обычно во всем сдержанный, за обе щеки уплетает ароматный, наваристый борщ, Галина окончательно успокоилась и перестала сердиться. В самом деле, всякое ведь бывает. Тем более, и сам сын явно был недоволен всей этой неразберихой с автобусами. Хорошо еще, что Таечка так вовремя заскочила, предупредила, а то весь вечер бы себе места не находила, переживала.

Глава шестая

Никогда со мной такого не бывало. Будто разум, самый верный мой помощник, в один миг вдруг покинул меня, безжалостно бросив на попечение хищной, неистовой силе – инстинкту. Тому, что так тщательно удерживался мной на привязи и выгуливался лишь тогда, когда я того пожелаю. Тому, что ведет меня убивать.

Когда ее высокая, жердеподобная фигура неожиданно вторглась в поле зрения, меня будто кипятком обдало. Мир вокруг потемнел, распался на сотни тысяч ничего по отдельности не значащих крупинок. Из таких состоит компьютерный рисунок. В этом бессмысленном скоплении лишь она одна – целостная, яркая, настоящая.

Короткие белые шорты едва прикрывают кокетливо округлые ягодицы, только это и отталкивает: не люблю подобных откровенностей. Но то, что за субтильной спиной, сцепленная пушистой фиолетовой резинкой, алеет – да, именно алеет, словно свежая кровь или спелая вишня, – длиннющая, ниже талии, коса толщиной, наверное, с мое запястье.

Девушка шагает дерзко и быстро, во всем ее образе чувствуется непонятно кому и зачем брошенный вызов.

Не отдавая себе отчета в действиях, иду за ней, еле передвигая отяжелевшие вдруг ноги. В мыслях – черная дыра, в центре которой маячит огненная змея. Моя воля будто уснула. Осознание того, что нельзя, просто невозможно действовать без должной подготовки, ленивой кошкой мягко удалилось в самый отдаленный угол души, отказываясь носить в зубах тугой клубок инстинктов, и он покатился вслед за дерзкой, наверняка любящей жизнь и готовой бороться за нее девчонкой. Покатился, распадаясь, спутываясь без надежды на то, чтобы быть пойманным и снова аккуратно свернутым, таким, который так удобно носить в сердце.

Вечернее солнце удлиняет темные кляксы теней. Воздух дурманяще пахнет дымом и травами – повсюду вокруг дачники растапливают бани. От запаха, любимого с детства, обостренное до предела восприятие становится почти болезненным. Сжав зубы, отмеряю дорогу напряженными шагами. Девушка идет по направлению к лесу. Наверняка купаться, потому что в руках у нее что-то цветное, похожее на пляжное полотенце. Время вечернее, на берегу малолюдно и тихо. Это значит, что если в лесу раздадутся крики, их непременно услышат. Да и как, собственно, я собираюсь действовать?!

Девушка бодро трусит по бугристой тропе среди темных, блестящих от смолы стволов. Я – вслед за ней. Под ногами то и дело хрустят мелкие шишки. По лесу неторопливо, но густо расползается вечерний сумрак, шелестящий, стрекочущий. Он вселяет в меня уверенность, будто шепчет: «Сделай это сейчас, пока я могу помочь тебе». Воровато оглядываюсь. Ощущаю себя волком, решившим загрызть отбившуюся от стада овцу. Вокруг – никого. Но я не спешу выдавать желаемое за действительное, понимая, что за плотным сплетением ветвей вполне может находиться, ничем себя не обнаруживая, какой-нибудь грибник.

Но тратить драгоценное время на осторожность и размышления я не могу: слишком уж быстро приближается светлая полоса берега, а значит и опасность наткнуться на кого-нибудь, идущего навстречу. Сейчас каждая секунда бесценна.

Сквозь стиснутые зубы со свистом выталкиваю порцию страха. Это помогает собраться. И быстро, насколько позволяют силы, бросаюсь на девушку. Руки, превратившиеся в хищные лапы с растопыренными когтями, остервенело вцепляются в тонкую шею. Инстинкт подсказал самый верный в этой ситуации способ; девушка издает лишь сдавленный, шипящий хрип и судорожно бьет по воздуху руками. Она не обратила на меня внимания, когда шла, и теперь неизвестность сделала ее слабой.

Горло под моими пальцами то каменеет в сильнейших спазмах, то расслабляется, будто сдаваясь. Секунды кажутся чуть ли не часами.

Но тут ситуация несколько изменилась. То ли до девчонки дошло, что еще немного – и все, конец, то ли во всю мощь заработал инстинкт самосохранения, слепой, но лишь более сильный от этого. Потому что руки жертвы, извернувшись под каким-то немыслимым углом, вцепились мне в голову, а потом принялись неистово молотить по ней. Удары, неловкие и слабые, не могли нанести особого вреда, но ощущались довольно болезненно. К счастью, мне удавалось отворачивать лицо. В немой борьбе мы повалились на землю. Жертва с пунцовым с синевой лицом и выкаченными из орбит глазами оказалась подо мной. Тощее, словно птичье, тело сколько ни билось, не могло высвободиться из моих натренированных объятий. Побелевшие руки слабели с каждой секундой, их бессмысленные удары не вызывали уже и малейшей боли. Но вот глаза – зеленые, выпученные, пронизанные кровавыми прожилками лопнувших сосудов – впивались не хуже только что отточенных лезвий. Девчонка наверняка уже ничего не видела, ослепленная безжалостным приближением смерти. Но этот слепой, бессмысленный взгляд был для меня просто невыносим. Синюшные губы с тонкой алой струйкой, сбегающей