Последний довод - Сергей Самаров

Примерно то же самое случилось и с Украиной. Западная пропагандистская машина была запущена еще в начале двадцатого века. Результат появился сначала в Гражданскую войну, потом и в Отечественную. А когда Украина отделилась от России, националисты получили свободу выражения и даже воплощения своих чаяний. На головы украинцев обрушилось столько лжи об их былом величии, что слабые головы не выдержали. И уже естественным образом стал появляться и шириться украинский фашизм. А когда этому фашизму позволили прийти к власти, все и началось. И непонятно, как и когда все это завершится. Самое трудное в моем положении было разобраться, кто оказался подвергнут действию пропаганды, а кто устоял, к кому можно обратиться за помощью.

Я зашел в комнату к папе. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, словно ждал чего-то. Объяснения о причинах стрельбы в доме я ему уже дал, но его, видимо, волновало отсутствие мамы. Сказать правду – значит убить отца. С его смертью, конечно, у меня развяжутся путы на ногах, я буду свободен. Но нужна ли мне свобода, добытая таким образом? Как я буду дальше жить, ежедневно возвращаясь мыслями к смерти папы? Нет, говорить о маме можно будет много позже, когда папа справится с болезнью. Или хотя бы окрепнет. Но объяснить ему сложность ситуации требуется. И насчет мамы необходимо что-то такое сказать, чтобы это выглядело правдоподобно.

– Папа, наша поездка откладывается. Мне сейчас звонил Паша Волоколамов. Они с отцом не смогли прорваться в Донецк. Дороги запружены милицией из Киева. Там такая ситуация… Донецк не признал новую киевскую власть. Из Киева туда милицию направили, чтобы порядок киевский навели. Местная милиция встала на сторону населения, взялась за оружие и киевских прогнала. Киевские менты вместе с бандитами их «Правого сектора» сейчас бегут в нашу сторону. И Волоколамовы возвращаются. Значит, мы тоже не прорвемся. Придется переждать, пока менты отступят дальше и освободят дорогу. Будем надеяться, что к нам они не свернут, сразу в сторону Барвенкова двинут. Там дальше смогут по железной дороге удирать…

Папа усиленно заморгал. Движения век – это единственное, что было ему сейчас послушно. Я понял, что он хочет задать вопрос, и постарался предугадать его.

– Ты хочешь спросить, почему они у нас на поезд сесть не могут?

Он перестал моргать и медленно сомкнул веки. Это было утвердительным ответом.

– У нас же поезда не формируются, а им целые вагоны нужны. Но я думаю, что отдельные группы могут и к нам заглянуть. И потому маму я попросил пока домой не возвращаться. Все соседи в курсе, что я фашистов убил. И я не знаю, кто что может ментам сообщить. Не надо, чтобы маму считали моей сообщницей, хотя она мне и помогла. А мы же с тобой мужчины. Мы отобьемся. И Волоколамовы скоро приедут. С нами будут.

Папа снова согласно сомкнул веки. Он, даже недвижный, не потерял мужской характер. И знал, что сын его не бросит.

– Подожди меня. Я пока убитых бандитов в овраг отвезу, туда сброшу. Придется, наверное, два рейса делать. Все сразу в багажнике не поместятся.

Два рейса я решил сделать потому, что не хотел везти рядом бандитов и маму. Папа, желая задать вопрос, снова часто заморгал. И я опять его угадал.

– Я на бандитской машине…

Он согласно сомкнул веки. И снова на щеку скатилась такая же крупная слеза. Папа хотел, наверное, помочь мне и страдал оттого, что стал обузой. Так он видел свое положение. Я же считать его обузой не хотел и не считал. Я помнил его, каким он был раньше. Немногословным, бережливым на слова, никогда не показывающим своих чувств и эмоций человеком. Мужественным, сильным, справедливым. И таким он навсегда останется в моей памяти. Не разбитым параличом, а прежним, с которым я пошел бы в разведку…

Убитых бандитов я вывез быстро. Наверное, больше времени у меня занял осмотр оружия, которое от них досталось, и пересчет патронов и гранат «ВОГ-25» для подствольных гранатометов. Среди всех автоматов только два были с «подствольниками», и потому гранат тоже было немного.

Боезапас я рассортировал, причем патроны делил на троих, а гранаты только на двоих, поскольку навыки «общения» с подствольным гранатометом имели только я и старший сержант. Когда служил в армии Волоколамов-старший, подствольников в нашей армии еще не знали.

Хоронить бандитов по общепринятым обычаям я не собирался. Не заслужили человеческого к себе отношения. Неподалеку от Пригожего был овраг, в который издавна негласно сбрасывали мусор. Там всегда вертелось множество ворон, воронов и сорок, там же постоянно ковырялись в поисках объедков голодные корсаки[2]. Им тоже кормиться чем-то следует. В те времена, когда я жил в Пригожем, корсаки были редкостью, чаще встречались обыкновенные лисы. Но в последнее время, как мне говорили, корсаков развелось неестественно много. Так много, что они даже в село заходят, чтобы в помойках покопаться. Вот пусть фашистами и кормятся. Это тоже своего рода помойка. Другой участи эти негодяи, на мой взгляд, и не заслужили. Потом я отвез маму на сельское кладбище неподалеку от церкви. Там уже заранее было выкопано с помощью экскаватора несколько будущих могил, осталось только подровнять лопатой. Малая саперная лопатка для такого дела годилась мало. Я сходил в церковный сарай, сбил прикладом автомата замок и взял оттуда две лопаты – штыковую и совковую. Тем не менее на подравнивание могилы у меня ушло больше часа. Похоронил я маму завернутой все в тот же ковер из моей комнаты. Ковер испачкался кровью, но это было не важно. Деревянный гроб обычно тоже обивают красной тканью. Оставить какую-то надпись на могильном холмике было нечем, но и так я не забуду, где похоронил маму, и погибать пока не намереваюсь. Значит, подойдет время, найду могилку и смогу поставить нормальный памятник.

Возвращаясь к дому и только-только повернув с главной дороги на свою улицу, я увидел впереди еще один внедорожник и быстро переложил с переднего пассажирского сиденья себе на колени автомат. Но, подъехав на квартал ближе, понял, что это «Рейндж Ровер», причем, как я уже заметил, с простреленными во многих местах стеклами и кузовом. Значит, уже приехали отец с сыном Волоколамовы, которые сами «премиальный» внедорожник и дырявили минувшей ночью. Я прибавил газу из опасения, что они, не предупрежденные, могут сообщить отцу, что мама погибла. Но они, слава богу, стояли на крыльце, дожидаясь меня. Паша человек скромный, его отец вообще всегда был слегка стеснительным.

Я протянул поочередно каждому руку для рукопожатия…

Глава 3

Они были в таком же, по сути дела, положении, как и я. Положении человека, которого пытались убить, а он, к удивлению убийц, не пожелал быть убитым. Как ни странно, убийцы обычно проявляют по поводу такого нежелания явное недоумение, непонимание и даже чувствуют откровенное раздражение. Это особенно заметно стало в свете современных украинских событий. Своего рода местный колорит – разрешение проблемы автоматной очередью. В результате я со старшим сержантом и его отцом стал в данном месте, возможно, изгоем. Я, конечно, еще не знал конкретное отношение местных жителей к произошедшему, но легко допускал, что оно может быть разным. Конечно, в большинстве своем люди не одобряли поведения бандитов из «Правого сектора», но выступить против них могли бы только тогда, если их самих попытались бы убить. А при других обстоятельствах они будут терпеть, уверенные, что это все временно, все само собой образуется.

Но я-то хорошо знал, что в подобных острых ситуациях само по себе ничего и никогда не образовывается. Была чуть другая, но слегка схожая ситуация после первой чеченской войны. Чечня была агрессивна и опасна, и сами чеченцы были такими. Но даже в верхах российского государства шли разговоры о том, что все постепенно утихнет, все образуется. А вместо этого чеченцы пошли на Дагестан, и началась вторая чеченская война. Конечно, я знаю обстоятельства начала второй чеченской войны, когда бандитов из Чечни чуть ли не пригласили в Дагестан ответственные люди в российской власти, которым эта вторая война была нужна для удовлетворения собственных целей и утверждения собственной власти. Но суть не в этом. Суть в том, что бандиты в Дагестан не пошли бы ни при каком приглашении, если бы сами не имели такого желания. Они желание проявили – и были уничтожены.

Здесь, в Украине, тоже само собой все образоваться не сможет, если не будут с «Правым сектором» и с другими фашистами общаться так, как общались с ними мы со старшим сержантом Волоколамовым. После развала Советского Союза русские люди стали самой большой в мире разобщенной нацией. Разобщенной потому, что оказались они на территории разных государств. И мелочность основной нации государства, вызванная завистью к великому прошлому другой нации, желание унизить своего бывшего «старшего брата» просматривались ясно. Малым народам казалось, что они так себя приподнимают на более высокий уровень значимости, не желая понимать, что значимости этой не существовало в природе. Хотя, казалось бы, именно от Украины такого ожидать было трудно, слишком много общего у двух братских народов. Но, как говорится, в семье не без урода. И именно уроды проявили себя с двух сторон. Я сам часто заглядываю в социальные сети, где в основном и полыхают межнациональные страсти. Но те страсти виртуальные. А на территории самой Украины страсти стали проявляться уже в реальности. Я хорошо помнил, как все было в Чечне накануне первой чеченской войны и во время этой самой войны. Здесь все совпадало. Чувствовалось, что дирижер из-за океана не сумел придумать ничего нового. Единственная разница была в том, что Чечня – это территория России, а Украина – нет. Но в той же Украине русских настолько много, что они занимают порой целые регионы и в этих регионах являются образующей нацией, то есть большинством. Они родились на этой земле, они жили на этой земле. А теперь их пытаются лишить права на жизнь? С этим сами русские, такие, как я, подполковник Царьгорохов, как отец и сын Волоколамовы, согласиться не могут. Я надеялся, что и сама Россия с таким положением вещей не согласится. Во что это выльется, я еще не мог предугадать, но свое несогласие мы с Пашей уже продемонстрировали наглядно. И готовы были подтверждать это регулярно.