Две - Марина Дяченко

Снова звонок. Я стою почему-то на цыпочках и сдерживаю дыхание.

Тот, кто за дверью, чует мое присутствие. Неуверенно спрашивает:

— Лена?

Хоть бы соседи не догадались вывалиться сейчас на лестничную площадку. И сообщить приветливо, что дома, мол, дома, и присоединиться к звонкам и стукам, и громко удивляться, почему хозяйка не открывает, и даже начать беспокоиться…

О, где ты, мой уединенный домик на необитаемом острове!

Прижавшись ухом к дерматину, слышу, как там, за дверью, набирают номер на мобилке.

В комнате звонит телефон. Снаружи отлично его слышно. Третий гудок, шестой…

Замолкает.

Ну все, думаю я, прижавшись к двери щекой. Теперь уходи.

— Лена, — говорит тот, что на лестнице. — Ты… чего, а?

Универсальный вопрос.

— Слушай… Я ведь прекрасно понимаю, что без приглашения и все такое. Выгляни на секунду — и все. Я даже в дом не войду…

Большое спасибо.

— Ленка, — говорит почти шепотом, и что-то такое в его голосе заставляет меня подобраться. — Что ты от меня прячешь? Скажи, не бойся…

Он не может меня слышать. Я даже не дышу. И пол не скрипит под моими ногами.

— Лена… Я хотел тебе сказать…

Закрываю глаза.

«И это снилось мне, и это снится мне,И это мне еще когда-нибудь приснится,И повторится все, и все довоплотится,И вам приснится все, что видел я во сне.Там, в стороне от нас, от мира в сторонеВолна идет вослед волне о берег биться,А на волне звезда, и человек, и птица,И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне»…

— Лена?

После паузы он снова набирает номер на мобилке. Но мой домашний телефон на этот раз молчит.

— Алло? — говорит он. — Лена? Ты где?

Выслушивает ответ.

— Извини, — говорит наконец. — Я почему-то думал, что ты уже дома… Не догадался набрать мобильный.

Снова выслушивает ответ.

— Хорошо, — соглашается. — Ну, пока.

Выключает трубку, но не уходит, а какое-то время стоит. Я его не вижу и не понимаю, почему он все еще здесь.

— И повторится все, — бормочет он саркастически. — И все довоплотится…

Вздрагиваю. Слышу, как он спускается по лестнице, и как в его руках трещит тугой целлофан.

Лена

— А тебе подарок!

— Еще один заяц? Или на этот раз мишка?

Вытягивает из заначки альбом Ван-Гога.

Смотрю без восторга:

— Знаешь что, подари лучше Холифилду, получится непристойный намек на их отношения с Тайсоном…

— Чего?

— …Посредством откушенного уха. Птица — курица, поэт — Пушкин, Ван-Гог — ухо… Кстати, это правда, что перед поединком соперники должны как следует друг друга выматерить?

— Да?

— Мужская психология. «Я съем его печень», «Я оторву его яйца», а вот некто Джон Руис сказал поизобретательнее: «Я буду гонять его, как сутенер гоняет девку»…

— Ты даже знаешь, кто такой Джон Руис?

— Витя, — говорю проникновенно. — Я вся растворилась в твоей жизни. Я уже даже понимаю, чем джеб отличается от хука…

Взвешиваю на руке альбом. Сколько он может стоить? Хорошая вещица. Слона им убить совершенно реально.

— Ленка… А ты не рисуешь? На досуге?

— С чего ты взял?

Он вдруг улыбается:

— «Там, в стороне от нас, от мира в сторонеВолна идет вослед волне о берег биться,А на волне звезда, и человек, и птица,И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне»…

Долго его разглядываю.

— Сам, что ли, придумал? — интересуюсь наконец.

Он пытается понять, шучу я или нет. Иногда мне кажется, был бы у него рентген-аппарат — уже просветил бы меня насквозь, выискивая темные (или белые?), никак не понятные ему пятнышки…

Смотрю на часы. Разыскиваю на диване пульт, без разрешения хозяина включаю телевизор; на экране кто-то кого-то режет, и я переключаю канал. Идет родная заставка; вот так-то лучше.

— Ты так и не смотрел мою программу? — спрашиваю невинно.

«…А на волне звезда, и человек, и птица,И явь, и сны, и смерть волна вослед волне»…

Они смотрят в экран, как кроманьонцы — в костер. И, надо сказать, им куда веселее, чем кроманьонцам. Они смотрят мою программу, смеются и хрустят… Чем они хрустят? Не важно. Чипсы или семечки, или арахис. Они довольны. Им нравится.

Ухмыляюсь.

На экране — студия в огнях и блестках. Полукругом, как в греческом амфитеатре, сидят пять десятков зрителей (все их родственники прильнули к экранам с особо экзальтированным вниманием). В центре — площадка-подиум, стилизованная под боксерский ринг. В центре ее разворачивается драматургическая ситуация — двое мужиков соревнуются, кто быстрее введет тампон «Тампакс» снежной бабе, на заказ изготовленной из латексной резины. Один мужик — известный журналист. Другой — школьный учитель. Оба азартны. Оба хотят выиграть поездку на Багамы…

Их жены, сыновья и дочери, тоже участвующие в моей семейной программе, «болеют» по углам ринга. Визжат от азарта и хлопают в ладоши.

Я люблю вас, болваны. Я вас обожаю. Вы такие предсказуемые. Крепкая рука профессионала ведет вас по жизни, не давая заскучать. Наши руки — не для скуки… Вот в бой на ринге вступают жены: «На что похож член вашего супруга — на булочку, батончик или столичную колбасу?»

Я горда тем, что сумела доставить вам это счастье. Ласковое телячье счастье, написанное сейчас на ваших искренних мордашках. И на тысячах других мордашек, придвинувшихся ближе к экрану. Кто — беззаботно, кто — с гримаской, кто — одним глазком, втайне от себя: глянем, мол, хоть раз, от чего это народ балдеет…

Вы свободные и выбираете. Уже выбрали. Молодцы. Королева в восхищении…

Вздрагиваю — на меня смотрят. Поворачиваю голову; Виктор сидит рядом, и тяжелая его челюсть выдвинута вперед немного больше, чем следует.

— Что? — усмехаюсь. — Кайф, да?

Молчит. Снова смотрит на экран.

Не звонит.

Вот уже вторую неделю — ни слуху ни духу.

Сижу в своем кабинете перед монитором. Одновременно курю, пью кофе и просматриваю сценарий. Никак не могу сосредоточиться; наконец набираю телефонный номер.

— Алло! Ма? Привет… Как у вас дела? Нормально? У меня тоже нормально… Я тут на работе сижу, затра… то есть замоталась совсем.

Удивленное молчание в трубке. Что-то не так.

— Ма, ты чего?

— Ты же мне пять минут назад из дома звонила, — говорит мама. — Ну, вот буквально только что…