Мраморный король - Евгения Грановская

– И что? – спросил он.

– Приглядитесь внимательно, – сказал эксперт.

Левкус прищурил глаза и внимательно посмотрел на лоб мертвеца. Теперь и он различил четыре бледно-голубые цифры – у самых корней волос. Цифры эти были: 27–29.

– Черт… – пробормотал Левкус не то ошеломленно, не то испуганно. – Что это значит?

Звягинцев и Штерн молчали.

– Вот что, Звягинцев, – сказал тогда Левкус, – сфотографируй эту надпись и покажи ее жене судьи. И дочери. А также знакомым и коллегам – всем, кого найдешь. Может, они знают, что это за цифры.

Звягинцев кивнул и подозвал молодого фотографа.

– Вась, сделай несколько четких снимков!

Тот кивнул и защелкал фотоаппаратом. Еще минут пятнадцать Левкус топтался возле трупа, задавая вопросы Звягинцеву и Штерну. Наконец, в кабинет вошли два санитара с носилками и грубовато осведомились:

– Можно, что ли, уносить?

– Уносите! – разрешил Левкус.

Мужчины молча переложили тело судьи на носилки и так же молча вынесли его из кабинета. За дверью послышались рыдания – это вдова увидела мертвого мужа.

Звягинцев и Левкус посмотрели в сторону двери и вздохнули.

– В углу комнаты мы нашли таблетку, – тихо сказал капитан.

– Валидола? – прищурился на него Левкус.

Следователь покачал головой:

– Нет, другая. Коричневая. Я уже отослал ее на экспертизу.

– Хорошо, – сказал Левкус, хотя ничего хорошего в этом известии не было.

Левкус достал сигареты, закурил.

– Что думаешь, Василий Петрович? – спросил он пожилого эксперта. – Это в самом деле сердечный приступ?

– Насколько я могу судить, да, – ответил эксперт, слегка смутившись. – Вскрытие покажет.

Левкус представил себе бодрое, румяное, улыбающееся лицо судьи Трофимова и усмехнулся.

– Н-да… Судья здорово бы удивился, если б услышал этот наш разговор. Наверно, надеялся прожить сто лет. Гимнастика, плавание, обтирание снегом… Не помогло. И что это за цифры у него на лбу? Насколько я помню, большего педанта и аккуратиста, чем Трофимов, найти было нельзя. Он даже руки мыл, как хирург, – тщательно отскабливая каждый палец.

Эксперт молчал, не зная, что сказать.

– Отравление исключаешь полностью? – вновь заговорил майор Левкус. – Сейчас ведь есть яды, по эффекту схожие с сердечным приступом?

– Всякие есть, – ответил Василий Петрович. – Но, даже если это так, мы, скорей всего, ничего не найдем.

– Почему?

– Во-первых, современные яды очень быстро разлагаются, не оставляя следов.

– А во-вторых?

– Во-вторых, у нас здесь не Москва, Павел Иванович. Нужны условия, аппаратура, реактивы… Здесь ничего этого нет.

– Я достану все, что нужно, – угрюмо сказал Левкус. – И немедленно. – Он вмял окурок в пепельницу, хмуро посмотрел на Штерна и приказал: – Поехали в лабораторию.

Пожилой эксперт вздохнул и тоже нахмурился, давая понять, что не видит в такой спешке никакого смысла, однако с Левкусом предпочел не спорить.

Глава 2

Дама под черной вуалью

И кто-то подойдет и тронет занавеску,

и поглядит…

1

Банкет по случаю окончания шахматного турнира удался на славу. Лакеи, прислуживающие у стола, не успевали обновлять гостям бокалы, фужеры и рюмки.

На дальнем конце стола сидели двое не старых еще мужчин и тихо беседовали.

– Я только что из России, – говорил один, в золоченом пенсне, – и не следил за турниром! Кто победил?

– Первое место занял Гарри Пильсбери, – ответил ему товарищ. – Он американец, и ему всего двадцать три года. Он сумел обойти нашего Чигорина и обоих чемпионов мира – и первого, и второго. У парня большое будущее!

– А чемпионы – это кто?

– Э, да ты, я вижу, совсем далек от шахмат. Вон тот пожилой господин с каштановой бородой и одутловатым лицом – видишь?

– Ну.

– Это первый чемпион мира – Вильгельм Стейниц. Он австриец. А рядом с ним – молодой усач.

– С подвижным лицом?

– Угу. Этот усач – второй чемпион, Эмануил Ласкер. Он немец. Ему двадцать семь лет, в прошлом году он обыграл Стейница и забрал у него титул.

– Ясно. А что же наш Чигорин? Тоже чемпион?

– Он побивал Стейница несколько раз, но на матчах за звание чемпиона проигрывал. Однако многие считают его лучшим шахматистом мира. На этом турнире он занял второе место – аккурат за молодым американцем.

Собеседник поправил пальцем сползающее золоченое пенсне и уточнил:

– Выходит, тоже обошел чемпионов?

– Выходит, так. Потому такой радостный.

– Что ж, выходит, и мы, русские, что-то можем!

– Многое можем, друг мой, многое! Дайте срок, и русские шахматисты завоюют шахматную корону. Да что завоюют – завоевать это полдела. Они будут удерживать ее двадцать… нет, тридцать лет подряд!

– И вы правда в это верите?

– Конечно! Стейниц сам назвал нашего Чигорина лучшим шахматистом в мире! А Ласкер, я слышал это от компетентных людей, так вот, Ласкер боится играть с Михал Иванычем!

– Что ж, ура Чигорину?

– Ура Чигорину!

Мужчины чокнулись фужерами и выпили.

Высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, с красивой каштановой бородой и ясным взглядом поднялся с места и постучал вилкой по бокалу.

– Господа, прошу слова! – крикнул он басом.

Шум тотчас стих. Один лишь американский шахматист продолжал по инерции что-то говорить своему соседу. Грузный, пожилой человек со встрепанной бородой, сидящий с другой стороны от американца, ткнул его локтем в бок и сказал:

– Тише, Гарри! Великий русский говорит!

– Не такой великий, как вы, Вильгельм, – со смехом сказал пожилому бородачу Чигорин. – Господа, я хочу поднять этот тост за лучших шахматистов мира, которые собрались за этим столом! Первым сегодня стал Гарри Пильсбери, – продолжал Чигорин. – Ему всего двадцать три года. В сравнении с ним я и мистер Стейниц совершенные старики!

Стейниц покосился на молодого победителя и усмехнулся в бороду.

– Но с нами еще не покончено! – громогласно объявил Чигорин. – Мы еще себя покажем! Именно в этом и заключается суть моего тоста. Я пью за новый турнир и уверен, что он пройдет в Санкт-Петербурге!

– Там, говорят, жуткий холод, – заметил Гарри Пильсбери, совсем юный, худощавый, светловолосый.

– Это верно, – согласился Чигорин. – Но, слава богу, у нас есть чем согреться. – Он поставил бокал с шампанским на стол и взял пустой фужер. – А ну-ка, господин распорядитель, налейте мне русской водки. Да ну, куда ж вы льете? В фужер ее! Да не скупитесь, лейте до краев!

Солидный господин во фраке послушно наполнил Чигорину фужер.

Молодой усач, которого человек в пенсне назвал новым чемпионом и которого звали Эмануил Ласкер, заметно оживился.

– Вы собираетесь выпить эту водку залпом? – поинтересовался он.

– Разумеется! – басом ответил Чигорин.

– Гм… – В глазах Ласкера зажегся интерес. – Если вы выпьете этот фужер залпом и не поморщитесь, я приеду в Россию.

– Считайте, что вы уже там.

– Десять баксов на то, что поморщится, – шепнул Ласкер на ухо юному Пильсбери.

– Принято, – ответил тот.

Чигорин запрокинул голову и в три глотка опустошил хрустальный фужер. Затем швырнул его через плечо и сказал:

– На удачу!

– На удачу! – подхватила публика, сидящая за длинным столом.

Усатый Ласкер нагнулся к американцу и сказал ему на ухо:

– А этот русский умеет пить.

– Главное, что он умеет играть в шахматы, – с мягкой улыбкой ответил ему Пильсбери. Он повернулся к Чигорину, который все еще возвышался над столом, и громко спросил: – Господин Чигорин, а на каком языке мы будем говорить в России?

– Я выучу русский язык! – заявил вдруг Ласкер пьяным голосом. – Сто новых слов в день для меня пустяк!

– Когда я учил испанский, мне и ста пятидесяти было мало, – мягко заметил Гарри Пильсбери.

– А у меня на изучение новой лексики обычно уходит около двух месяцев! – невозмутимо объявил бородатый патриарх Стейниц.

– Что ж, господа, в таком случае, у вас не будет проблем с общением! – весело сказал Чигорин. – Кстати, несколько российских меценатов уже дали согласие поддержать Санкт-Петербургский турнир!

Стейниц пригладил ладонью косматую бороду и сказал:

– В таком случае… ура турниру?

– Ура турниру! – крикнул Чигорин.

Несколько голосов нестройно поддержали его, и шампанское полилось рекой.

2

В два часа пополудни возле гостиницы «Корона» остановились сани. С них сошел молодой человек выше среднего роста, с тонким, породистым лицом и большими серыми глазами. Одет молодой человек был в пальто и кепи, в правой руке он держал прекрасную трость с золотым набалдашником, а в левой – большой саквояж из желтой свиной кожи, с золотыми, ярко сверкающими на солнце застежками.