В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

Абдулатип рад был, что бабушка не прогнала собаку, так и остался жить Горач у бабушки на сеновале. Но когда Абдулатип особенно долго пропадал с Горачем, бабушка была недовольна. «Лучше бы ягненка или теленка так обхаживал, а какая польза от собаки?» — сердилась она и не пускала к очагу, пока он не помоет руки.

Абдулатип смастерил Горачу будку из сухого кизяка, и пес подолгу тихо лежал там, словно приходил в себя после злоключений своей бродячей жизни. Частенько вместе с Абдулатипом поднимался на сеновал и Шамсулвара, принося собаке кусочки мяса или чурек. Постепенно Горач поправлялся. Округлились бока, в потухших было глазах появился прежний блеск, прошла хрипота, в голосе появилась былая звонкость и сила. Теперь по ночам, если поблизости слышались чужие шаги или кошки взбирались на крышу сеновала, он вылезал из будки и громко лаял.

Когда бабушки не было дома, Абдулатип потихоньку доставал ее гребешок и расчесывал Горачу свалявшуюся шерсть. Постепенно она стала гладкой и блестящей.

Абдулатип повсюду таскал Горача с собой. Если Абдулатип купался, пес тихо лежал где‑нибудь в сторонке, в кустах, ждал хозяина. Но стоило кому‑нибудь подойти к одежде Горача, как он немедленно вскакивал, лаял на чужака.

Теперь многие мальчишки завидовали Абдулатипу. Еще бы! Не часто встречаются такие собаки, как Горач. И до чего же он умный. Спрячет, бывало, кто‑нибудь из мальчишек папаху, Абдулатип прикажет: «А ну, Горач, ищи!» — и тот быстро–быстро обнюхивает воздух и подойдет именно к тому месту, где спрятана папаха. «И как ты его так научил?» — удивлялись ребята. «Не учил я, он такой и был», — отвечал довольный Абдулатип. А если кто‑нибудь из ребят пытался теперь обидеть Горача, потихоньку швырнув в него палкой или камнем, пес моментально отыскивал в общей ватаге ребят своего обидчика, с лаем бросаясь на него.

Теперь и подраться Горач был не прочь. Правда, тех уличных собак, что промышляют возле мусорных куч, он не трогал, считая, очевидно, это недостойным для себя, но, встречая сторожевых псов, возвращавшихся с гор, бросался на них с обидой и злостью, и хоть сил против молодых волкодавов у него не хватало, он упорно дрался, никогда не покидая первым поле боя.

Как‑то, случайно проходя мимо дома бабушки, увидел Дарбиш Горача, сидевшего около ворот на привязи. От неожиданности он остановился:

«Неужели эго мой старый пес так выправился?» Он подошел поближе. «Так и есть — это Горач. Да какой красивый и сильный».

— Что, Горач? Узнал своего хозяина? — ласково заговорил Дарбшп. — Пойдем со мной. Опять будешь стеречь отары, а то что‑то волки теперь покоя не дают.

Но, взглянув на приблизившегося Дарбиша, Горач вдруг так злобно залаял и рванул веревку, что Дарбиш в страхе отпрянул.

— Ты что же это, паршивец? Хозяина не узнал? — в злобе прошипел Дарбиш. — Ну и стереги этот пустой двор, жри нищенскую похлебку, — и Дарбиш заторопился прочь: Горач так бросался на него, что, не будь на привязи, казалось, разорвал бы своего бывшего хозяина.

Со смертью бабушки осиротел не только Абдулатип, но и Горач. Издаг встретила Абдулатипа с собакой враждебно. «Не хватало еще в мой чистый двор эту уличную собаку!» — вне себя кричала мачеха.

— Она не уличная, она у бабушки жила, а теперь наш двор будет стеречь.

— Ха–ха, — зло смеялась Издаг. — Да чего здесь стеречь? У твоего отца и баранов никогда не было и не будет. — Ее острые злые глаза так и сверлили Абдулатипа. — Сейчас же прогони собаку! — Ее бесило упорство Абдулатипа. Но тут выручил отец. Выйдя на крик, он с любопытством посмотрел на собаку. «Хороший пес, — подумал он про себя. Сразу видно — сторожевой. В случае — выгодно продать можно».

— Пусть собака остается, посмотрим — на что она годится, — сказал он. Издаг, поджав тонкие губы, ушла в дом, зло хлопнув дверью. Абдулатип, обрадованный словами отца, отвел Горача в угол двора и привязал к дереву.

С первых же дней Издаг стала придираться к собаке. Горачу не разрешалось побегать по двору, а тем более подойти к дому. И в дождь и при палящем солнце он должен был сидеть в углу двора на цепи. Стоило ему залаять, как Издаг зло швыряла в него что под руку попадется. Абдулатип притащил из бабушкиного дома старые доски от сарая и смастерил Горачу будку. Иначе бы бедняге и зимовать пришлось под открытым небом. Абдулатип выпрашивал у Издаг для него похлебку, оставшуюся от теленка и от осла, но и это Издаг давала неохотно. «Пусть подавится твой паршивый пес», — обычно ворчала она. Что ни пропадет во дворе, вину Издаг сваливала на Горача. Как‑то утром Издаг недосчиталась одной курицы. С криком набросилась она на Абдулатипа: «Это твой паршивый пес курицу у меня украл». Схватив метлу, она рванулась к будке, куда спрятался напуганный криком Горач. «А ну вылезай, паршивец!» — стучала она по будке метлой.

— Не трогай Горача! — Абдулатип загородил собой будку. — Ничего он у тебя не крал. Он все время привязан.

— Знаю я, как он привязан! Ночью, наверно, вместе с ним курицу ловил.

— Не крали мы твою курицу. Сама видишь — ни крови, ни одного пера во дворе нет.

— Вор! Вор! — вне себя кричала Издаг, не решаясь, однако, ударить Абдулатипа метлой. Боялась, что соседи, увидев, расскажут мужу, как она обижает сироту. — Чтобы сегодня же не было здесь этой собаки! — приказала Издаг.

Абдулатип молча стоял перед Горачем, не зная, что предпринять, Он‑то прекрасно знал, что не мог Горач воровать, и воришку бы поймал не будь на привязи. Но как доказать это Издаг. И вдруг в голову пришла спасительная мысль: ночью он ляжет на сеновале, а Горача отвяжет и возьмет с собой. Цепь от ошейника привяжет себе к руке. «До утра спать не буду и вместе с Горачем поймаю вора», — решил он.

Поздно вечером Издаг ушла к себе в комнату спать и вскоре оттуда послышался громкий храп. «Что ей. Наелась досыта чуду из мяса и лежит себе в теплой постели», — с завистью подумал Абдулатип. Отвязав Горача, он поднялся с ним на сеновал и, привязав цепь к руке, завернулся в старую дедовскую бурку, — единственное, что принес он с собой из дома бабушки. Горач устроился рядом.

Холодный северный ветер прогнал обволакивавшие небо тучи, и стали видны звезды. Круглый месяц стоял на вершине Акаро, готовый вот–вот скатиться за гору, словно огненный мяч. В окнах домов постепенно гасли огни, все реже слышны были крики ослов, и лишь лай собак доносился с разных концов аула.

Абдулатип почувствовал, что замерзает, и с головой завернулся в бурку. Согревшиеся ноги нестерпимо чесались. «Неужели и в этот раз отец не привезет столько раз обещанные ботинки, и ему и зимой придется бегать босиком?» — с тоской думал Абдулатип. Вот уже пять дней, как отец пропадал в городе.

К полуночи веки у Абдулатипа отяжелели, будто налились свинцом. Незаметно для себя он задремал. А Горач, лежа у его ног, и не собирался спать. Положив голову на лапы, он ловил каждый казавшийся ему подозрительным шорох, словно чувствуя, что сегодня Абдулатип не зря взял его с собой, Горач прекрасно помнил собаку, забегавшую прошлой ночью к ним во двор, и не упустил бы ее, не будь на цепи. Но уж сегодня‑то он ее не упустит. Вот она — Горач ясно почувствовал ее запах и мигом вскочил, рванув цепь из рук мальчика. Абдулатип проснулся, еще не понимая, где он и что происходит. Горач, не дожидаясь его, вырвался и бросился вниз. Спрыгнув с сеновала, Абдулатип побежал за ним по схваченным морозцем лужам. По двору с курицей в зубах металась чужая собака. Сделав круг, она перескочила забор и оказалась в огороде. Горач кинулся было за ней, но цепь зацепилась за доску забора и не пускала. Пес яростно лаял.

— Сейчас, Горач, сейчас, — подбежал запыхавшийся Абдулатип. Он освободил цепь, в два прыжка Горач настиг воришку и придавил к земле.

— Вах! Опять эта проклятая собака! — кричала Издаг, выскочив из дома растрепанная в нижнем белье. В одной руке она сжимала кинжал, который обычно держала под подушкой без ножен, в другой — спички. — Сегодня я своими руками убью эту собаку! — кричала она на весь двор.

— Сюда! — позвал Абдулатип. Он дрожал от холода, стоя перед собаками. Издаг подбежала, чиркнув спичкой.

— Вах! — воскликнула она, увидев перед собой известную в ауле собачонку Дарбиша с курицей в зубах. Горач гордо стоял над ней, крепко держа воришку за шею. Та жалобно скулила. Рука Издаг постепенно опустилась, и спичка потухла. Стало совсем темно. — Возьми Горача, а то задушит чужую собаку. Дарбиш не простит нам этого, — повернувшись, Издаг медленно пошла в дом.

«Испугалась Дарбиша. Даже не похвалила Горача, — с горечью подумал Абдулатип. — Все, даже Издаг, боятся Дарбиша». Он взял Горача, освободив воришку.

— Пошли, Горач, ты свое дело сделал. Больше она сюда не придет. — Горач нехотя выпустил воришку, и тот со всех ног пустился со двора.

Нельзя оказать, что с тех пор Издаг стала добрей к Горачу. По–прежнему она выливала ему похлебку, оставшуюся от осла, по–прежнему то и дело швыряла в него камнем, но все‑таки с тех пор пес получил право свободно гулять по двору. «И этого достаточно, Абдулатип, жизнь никогда не баловала меня», — словно говорил пес, глядя добрыми глазами на хозяина.