Доктор Ф. и другие - Вадим Сухачевский

— Да я…

— «Да он…» – передразнил его майор. И строго добавил: – Бузюк вон тоже шибко любопытствовал, царствие ему небесное, и – сам знаешь, к чему привело? Запомни: когда (и ежели) надо – начальство скажет; а до той поры – меньше знаешь – дольше живешь.

— Да ведь я же… — попытался оправдаться Пашуня, но майор перебил его:

— Ладно, будем считать, я этого не слышал. — Некоторое время поковырявшись вилкой в тарелке, неожиданно раздобрился: – Ну его, этот Центр, к черту, — понизив голос, сказал он, — а вот что я тебе сообщу, Пашуня… Между нами, разумеется… Главное дело сейчас не там, а здесь, на вилле. Спецзадание лично президента… — Голос его упал до шепота. — Про Великую Тайну Столетий слыхал? (Именно так и было отчеканено – заглавными буквами.)

— К-какую?.. — тоже замогильным шепотом прошелестел лейтенант.

Я, насколько хватило умения, изобразил безразличие на лице, однако весь обратился в слух. Майор настороженно осмотрелся по сторонам и, почти припав к уху лейтенанта, стал нашептывать:

— Говорю ж – великую. Ей лет тыща уже, а может, и того… А тянется до сих пор. Про семнадцатую спецкомнату слыхал?.. Хотя – откуда тебе!.. Все из той же самой оперы… Я тоже всего, понятно, не знаю, но вот, слыхивал, двести лет тому назад…

Дальше до меня долетали только с трудом склеиваемые обрывки майорского шепота:

— …Император Павел… слыхал про такого?.. Оставил запечатанное письмо… Какая-то величайшая, говорят, тайна… Чтобы вскрыть ровно через сто лет… Досталось Николаю Второму, последнему нашему царю… Все ждали, что – вот, уже… Только, вишь какое дело… Когда дошло до вскрытия письма… Это уже почти сто лет назад, стало быть… Тут вот оно и вышло… Берет он его, вскрывает… А как прочел – так, знаешь что?..[3]

Слух мой был до того напряжен, что, когда на самом интересном месте рассказа рядом кто-то звучно крякнул в кулак, я дернулся, как от взрыва. Обернувшись с досадой, увидел позади себя однорукого ветерана Касьяныча. Дослушать то, о чем рассказывал майор, в ближайшее время явно не предстояло.

— Товарищ маршал ждут в кабинете, — сказал инвалид, указывая куда-то своим железным крюком.

Я обреченно допил компот и встал из-за стола, признаться, очень слабо надеясь, что когда-нибудь дослушаю эту историю.

3

Возможно, что если будешь действовать, следуя за вождем,

Сам не совершая ничего,

То и дело будет довершено до конца.

В сопровождении однорукого я прошагал через знакомую уже анфиладу. Дверь маршальского кабинета на сей раз была распахнута. Корней Корнеевич, стоя опять с заварным чайничком в руке, священнодействовал над своей кадушкой с заморским растением.

— Заходи, моряк, — бросил он мне и кивнул на давешнюю кипу бумаг: – Садись, вникай. Ежель что непонятно – потом спросишь, — и продолжил свое занятие.

Я уселся за стол и принялся листать бумаги, исписанные чьим-то крупным, разборчивым почерком. Повествование, впрочем, велось крайне скучно, каким-то суконным языком. Через полчаса мне стало окончательно ясно, что это наипоследнейшая халтура. Теперь, после услышанного недавно в столовой, фигура Корней Корнеича представлялась мне куда более занимательной, чем та, что выплывала из-за этих строк.

Маршал тем временем знай колдовал над кадушкой, что-то подкладывал в землю детским совком, в кабинете густо пахло навозцем. Я уж думал, он забыл о моем присутствии, но спустя некоторое время Корней Корнеич вдруг обратился ко мне:

— Ты уж начало – как-нибудь там сверни покороче. — Пометь себе, чтоб не забыть. В общем – в рабочее-крестьянской семье… Юность трудовая… С тринадцати лет на заводе… Записал?

— А на каком заводе? — спросил я. — Понимаете, Корней Корнеевич, в таких вещах подробности – иногда самое интересное.

— Гм… — задумался маршал. — Может, и не завод, а фабрика была… Да ты уж сам давай, морячок. Что-нибудь похудожественнее. Долго, главное, кота за хвост не тяни… А дальше как? Боле-менее?

Я посмотрел на свои пометки:

— Не совсем. Вот еще… Про бои возле Константиновки подробнее бы.

Маршал наморщил лоб:

— А чего там подробнее?.. Ну разве – портупей у меня там, помню, скоммуниздили. Новый совсем, кожаный!.. Да это не пиши, не пиши, не для мемуара это, хрен с ним, с портупеем!.. Хотя тогда – жалко было… А так… ну, что там?.. Степь голая была, палили здорово… Давно дело было… В общем, изобрази что-нибудь.

Я сделал кое-какие почеркушки у себя в блокноте и наконец предложил:

— Что если так? «На нашем пути, куда ни кинь взгляд, простиралась испаленная жаром войны, иссеченная снарядами степь. Вдали, на расколотом взрывами горизонте…» – и осекся – такой пошлятиной дохнуло на самого от собственной писанины.

Маршала, однако, мои скромные литературные потуги привели едва ли не в восхищение:

— Во, молодцом! То что надо! — воскликнул он. — Как бишь там? «Иссеченная»… Здорово! Давай, моряк, жми дальше в том же духе! А ежели что еще…

— Корней Корнеевич… — отважился я.

— Ась?

— Знаете, про бои многие военные писали в своих мемуарах. А вот бы о чем-нибудь еще…

— К примеру?

— Ну, вы прожили большую жизнь, были, наверно, и другие запоминающиеся события? Может быть, какие-то трения с властями?

— А чего мне с ними тереться? — не понял маршал. — В бане, что ли?

— Может, арестовать вас когда-то пытались? — подсказал я (уж больно хотелось вкрапить в маршальский «мемуар» ту историю). — Сейчас многим это особенно могло бы быть интересно.

— Арестовать?.. — хмыкнул Корней Корнеевич. — Охотников-то хватало. Ну да чего их поминать-то, покойничков?

— А все-таки расскажите, — стал клянчить я. — Сейчас об этом вполне можно написать.

Маршал задумался ненадолго и согласился:

— Оно правда, времена нынче – мели что хочешь… Ладно, чего ж не рассказать. Была одна историйка…

Я уже приготовил блокнот записывать, но поведать мне Корней Корнеевич так ничего и не успел – в этот самый миг в кабинет вшагнул майор Евгень Евгеньич и звонко щелкнул каблуками.

— Чего? — спросил Снегатырев. — Ладно, ладно, говори, — и указал в мою сторону: – Он – свой.

— Только что звонили из Центра… — косясь на меня, произнес тот нерешительно.

— Чего там? Опять? — нахмурился маршал.

— Так точно – опять!

— Эдак помереть не дадут, — пожаловался мне Снегатырев. — Ну, ты иди, морячок, сочиняй, после покажешь… Касьяныч! — позвал он.

В мгновение ока расторопный ветеран был тут как тут.

— Проводи, Касьяныч, служилого, — кивнув на меня, распорядился маршал. — А ты, — сказал он мне, — ты давай, морячок, не скучай, работай. С этим со всем разберусь – тогда свидимся.

Выходя из кабинета вслед за Калистратычем, я оглянулся и увидел, как Снегатырев взводит затвор пистолета. То же самое сделал и майор.

— Сообщи – выезжаю, — приказал ему маршал и сунул пистолет в карман кителя.

Комнатка, отведенная мне в верхнем этаже маршальского дома, отличалась неприхотливой казарменной простотой: казенная железная койка, застеленная суконным одеялом, стул, стол, видавшая виды настольная лампа с облезлым абажуром, такая же облезлая тумбочка. Всё. Впрочем, большего мне было и не нужно.

Уже подступила ночь, а я все еще сидел над своей галиматьей, не в силах выкарабкаться из слов. В моей разбухшей от событий этих двух дней голове они давно уже потеряли всяческий смысл и отдавались пустым гулом, как если стукнуть палкой по порожнему горшку. «…На всем нашем пути, куда ни кинь взгляд…» Или лучше – «куда ни брось»?.. Нет, наверно, все же «куда ни кинь».. «…Куда ни кинь взгляд, простиралась испаленная жаром войны, иссеченная снарядами степь…» Муть, конечно. Сойдет, впрочем… «Вдали, на расколотом взрывами…» А может, «на распаханном»? «…на распаханном взрывами горизонте… со всех сторон…» Нет, все же чушь! «…на расколотом взрывами горизонте с грохотом взметались…»

Без стука открылась дверь, и в комнату вошла Лайма с подносом. Юбочка на ней была уже другая – даже еще короче, чем в прошлый раз.

— Сережа, ужин, — сказала она, располагая рядом с моей писаниной чай и бутерброды.

Все-таки она была фантастически красива!

— Спасибо! — Я вскочил с места. И, чтобы она не сразу ушла, спросил: – Лайма, а вы давно здесь?

— Давно, — сказала она, кажется, не очень склонная к беседе, — но скоро уже уйду.

— И куда, если не секрет?

— В Центр, конечно. Не всю жизнь подносы носить.

— А там что вы будете делать? — тянул я не складывавшуюся явно беседу.