Тайный любовник - Патриция Гэфни

Она закончила писать и выпрямилась. Повернувшись, она вздрогнула от неожиданности, увидев его так близко от себя. Она порывисто прижала исписанный лист к груди, словно защищаясь.

– Я решила, – быстро сказала она, – взять вас пока временно. Если вы согласны с условиями контракта, можете приступать немедленно.

– Временно? Почему же временно?

– Я должна получить отзыв о вас с последнего места работы. – Она теребила пальцами бумагу, прижимая ее к груди, но, когда Кон перевел глаза на ее руку, опустила ее. – Ведь вы не будете возражать, если я пошлю запрос горному мастеру на «Карн-Барра»?

– Но зачем? Вы мне не верите? – Ни один из его последних двух работодателей не затруднял себя проверкой, как он (то есть Джек) проявил себя на предыдущем месте.

– Дело не в том, верю я вам или нет.

– Тогда в чем же?

Софи явно выделяла его, он был уверен в этом. Она взяла бы любого работника со здоровым цветом лица, кто подписал бы трудовое соглашение и горбатился на нее по пять фунтов за шесть кубометров. Он приблизился на шаг, и, хотя она не отступила назад, внутренне, казалось, отдалилась от него. Два дня назад их лица были на том же расстоянии, что и сейчас, но тогда она смотрела на него сияющим взором и улыбалась, как ангел. Сегодня Софи вела себя так, будто от его шахтерской одежды дурно пахло.

– Тогда в чем же? – повторил он, придвигаясь еще ближе, ближе, чем дозволяли не только правила приличия, но и все те условности, что должны были, как она полагала, определить место каждого из них, разведя их по разным полюсам общества. – Вы уверены, что дело не только в вашем желании указать мне мое место, мисс Софи? – спросил он негромко и язвительно.

Долгую минуту они смотрели друг другу в глаза, и он отметил, что ростом она едва достает ему до переносицы, а ярко-синие ее глаза становятся дымчато-серыми, когда ее охватывает гнев, и что она заливается краской смущения, когда он разглядывает ее губы.

– Это обычный порядок приема новых работников, – наконец сказала она, отчетливо выговаривая слова и не отводя глаз.

Он представил, как они стоят вот так у залитого солнцем окна все утро, ожидая, пока один из них отступит первым. Кон молча протянул руку. Она не двигалась, но лицо ее окаменело. Тогда он взял двумя пальцами бумагу, которую она продолжала держать у груди, и протянул другую руку. Прошла еще одна бесконечная секунда, и Софи, стараясь не дотронуться до него, вложила ручку в его раскрытую ладонь.

Она заполнила стандартную форму контракта, вписав его имя и дату, сумму оплаты, которую предлагала, и срок действия их соглашения – два месяца. Он тоже воспользовался подоконником и, не читая отпечатанного текста, поставил подпись внизу: Джек Лоуренс Пендарвис.

– Я хочу получить копию, – сдержанно сказал он, возвращая ей контракт.

Она холодно кивнула.

– Зайдите после первой смены, я позабочусь, чтобы она была готова.

– Благодарю.

Она была рада, что между ними образовалась некоторая дистанция, но не спешила вновь сесть за стол. Вынув ключ из плетеной сумочки, с которой приехала из дома, она открыла ящик стола, достала другой ключ и уже им отперла большой стальной сейф, стоящий позади ее кресла. Увлеченный ее манипуляциями, Коннор не задумывался над тем, что она ищет в сейфе, пока Софи не повернулась, протягивая две бумажки по одному фунту.

Когда она улыбнулась одними губами, он понял она увидела то, что он должен был тщательно скрывать ему не по душе и совсем непросто, хотя это и было частью игры, заставить себя взять деньги которые она протягивала ему через стол.

Но он преодолел себя и взял их ссуду или «возмещение» расходов на свечи, и небрежно сунул в карман.

– Я напишу расписку, – сказал он без всякого выражения.

– В этом нет необходимости.

– Вы уверены, что я возвращу долг?

– Моя вера тут ни при чем, – холодная улыбка стала еще шире. – Я удержу их из вашей первой зарплаты.

Что ж, поделом ему. Он нахлобучил шлем и собрался идти.

– Найдите мистера Эндрюсона и скажите, что я взяла вас на работу, – распорядилась она, бессознательно водя рукой по кожаной спинке кресла. – Вашего партнера зовут Трэнтер Фокс. Думаю, сегодня он работает в седьмой штольне, горный мастер отведет вас к нему.

– Хорошо. – Будь он проклят, если когда-нибудь назовет ее «мэм».

Помолчав, она сказала более мягко:

– Трэнтер корнуоллец, как вы. Все любят его. Надеюсь, вы хочется думать, да нет, я уверена, что вы поладите.

Это были первые добрые слова, которые она сказала ему за сегодняшний день. Слабая улыбка тронула ее губы. Она пожелала ему удачи – сделала первый шажок от враждебности, с какой они начали разговор. Ему следовало бы улыбнуться в ответ – встретить ее на полпути к примирению. Это было бы уместно. И полезно.

Но гордость, всегдашняя его гордость мешала сделать ответный шаг, он еще не забыл, как уязвило его разочарование, даже смятение, прозвучавшее в ее голосе, когда она спросила «Вы шахтер?» Два дня назад он был как все человек, и она относилась к нему как к равному, сегодня же он для нее просто шахтер и потому настолько ниже ее в социальном плане, что она не желала даже стоять с ним рядом.

Вместо того чтобы улыбнуться, он надменно прикоснулся к шлему и вышел.

Скользя на облепленных глиной перекладинах лестницы, взмокнув от духоты, ничего не видя в темноте, спускаясь все ниже, ниже и ниже, Коннор вновь поймал себя на том, что начинает закипать от ненависти к рудникам. Причиною была не жара, угнетающая на пятидесяти метрах глубины и почти невыносимая на ста десяти, не постоянная сырость, слякоть, грязь и пыль, которой приходилось дышать, или кромешная тьма в штольне, или многочасовое одиночество в норе не шире гроба, даже не тяжелая, изматывающая работа, которая продвигается так медленно и вознаграждается так скудно.

За что он больше всего ненавидел рудники, так это за то, что они так бездарно съедали человеческую жизнь.

Тело Кона и душа восставали против столь несовместимой с человеческим достоинством работы, единственное, ради чего он заставлял себя спускаться под землю и выносить такую работу несколько месяцев, была возможность избежать разоблачения его самозванства. Надежда на это и гнала его в забой.

На «Доброй леди» и «Трегурте», рудниках, где он трудился весной, он быстро понял, что молчание – лучший способ не дать обнаружить свое невежество. Почти любой мог весь день бить киркой в гранитную стену, но лишь бывалый шахтер, не один год проработавший на медных рудниках, был способен со знанием дела говорить со своими напарниками о глинистом сланце и элване, штольнях и подземных выработках. Поэтому Коннор взял за правило помалкивать, когда находился в забое, и имел репутацию завзятого молчуна.