Маленький клоун с оранжевым носом - Павел Амнуэль

Но Анна Наумовна сказала: «Найди его», и, значит, что-то вчера вечером изменилось в ее сознании, что-то она вчера все-таки приняла не просто на веру, но в душу, в сознание, в систему своего мировосприятия. Как бы то ни было, она сказала «Найди», и я должен был хотя бы попытаться это сделать.

Все эти рассуждения на самом деле не отнимали у меня много времени. Я просто зафиксировал сам для себя: искать убийцу нужно где угодно, только не в нашей компании. Иными словами, двигаться в направлении, противоположном тому, в каком действовало официальное следствие. И двигаться быстрее господина Учителя, иначе имею шанс оказаться за решеткой раньше, чем узнаю правду.

Я сидел дома перед компьютером и время от времени стучал по клавишам, записывая фамилию и имя очередного подозреваемого. В доме было тихо – или я был так сосредоточен, что тишина мне только чудилась? Обычно в соседней квартире очень громко разговаривали в любое время суток, но сейчас из-за стены не доносилось ни звука: или там что-то произошло (но тогда крики стали бы еще громче), или что-то произошло со мной, с моим слухом, или со всем миром, и я сейчас был уже не тот, что вчера вошел с балкона в комнату и увидел лежавшего на полу Алика с кровавым пятнышком на груди.

Самое главное в поисках убийцы, если верить классикам детективного жанра, – определить мотив преступления. Ответить на вопрос: кому выгодно?

Выгоды – если иметь в виду финансовую сторону – от смерти Алика не было никому. Денег он за свою жизнь не накопил, на закрытом счету в банке у него, насколько мне было известно, лежало 15 тысяч шекелей, не та сумма, ради которой кто бы то ни было мог пойти на убийство.

Стоп. Неправильное рассуждение. Откуда мне знать, сколько на счету было у Алика в том мире, где находился тот нож, пронзивший то сердце?

Я мог подозревать (не знать точно!), что люди там остались те же самые, потому что никаких решений, способных изменить физическую структуру мироздания, Алик за всю свою жизнь не принимал и принять не мог. Это должен был быть такой же мир, как наш, но отношения между людьми могли стать другими (и стали, конечно, в зависимости от того, сколько времени прошло после создавшей тот мир развилки). Почему бы там Алику не стать миллионером, с которым хотели свести счеты многие, оставленные им без гроша?

Господи, какая бредовая идея! Ни в одном из миров Алик не мог бы иметь другие генетические предрасположенности, другой взгляд на реальность.

Почему? Не так уж это глупо. Что, если развилка произошла, когда Алику было два года от роду, и воспитывался он совсем иначе, и не Анна Наумовна формировала основные черты его характера, а… не знаю, в конце концов, на другой ветви отец Алика мог и не уйти из дома, а уж у него-то характер был не сахар, Анна Наумовна даже мне иногда рассказывала, как он…

Стоп. Если мои мысли так и будут скакать от одного воспоминания к другому, я не продвинусь в расследовании ни на шаг. Впрочем, я и так ни на шаг пока не продвинулся, несмотря на то, что список фамилий на экране компьютера достиг трех и только что я добавил четвертую – вот, оказывается, сколько даже в нашем мире людей, которые хотя бы теоретически могли желать Алику смерти:

Михаил Бреннер.

Инга Киреева.

Шауль Бардана.

И наконец, Олег Дмитриевич Караганов, о котором я вспомнил в последнюю очередь.

Я пододвинул мышку к иконке «Запомнить», но не спешил нажать на клавишу. Что-то я определенно не додумал, чьи-то имена я не вписал в этот список, и, если я кого-то действительно забыл, то и расследование может оказаться бессмысленным. Чье-то еще имя… Чье?

Господи, подумал я. Это невозможно, конечно, я уже говорил Учителю… Но это невозможно в нашем мире, невозможно для людей, живущих… живших с Аликом здесь, в реальности, которую мы создали своим выбором, своей надеждой, своими поступками. А там…

Медленно, буква за буквой, я впечатал в список подозреваемых пятое имя: Ирина Гринберг, в девичестве Листова. Поставил три вопросительных знака.

И поспешно нажал на иконку «Запомнить».

«Назовите файл», – потребовал компьютер.

Я назвал: «Подозреваемые».

Врачи утверждали: у Алика очень расшатанная наследственность. Что это означало физически, они, должно быть, и сами плохо представляли. Расшатанная наследственность – это возможность подхватить неожиданную болезнь, но и возможность столь же неожиданно от болезни избавиться. Если гены не в порядке, то они могут способствовать разрушительной деятельности какого-нибудь вируса, но могут и убить этот вирус, как кошка запросто убивает проникшую в дом мышь.

Должно быть, от расшатанной наследственности у Алика однажды начали болеть легкие, было это в девятом классе, перед самыми зимними каникулами, и Анна Наумовна, естественно (не в первый раз!), повела сына в детскую поликлинику, к заботливой, но не очень умной и уж точно не следившей за последними достижениями медицины Маргарите Степановне. Маргарита была нашим участковым врачом, она приходила и к Алику, и ко мне (правда, ко мне гораздо реже), когда у нас болело горло или когда мы только делали вид, что болит горло, чтобы не ходить на контрольную по литературе.

«Легкие? – переполошилась Маргарита Степановна. Наверно, сразу подумала о самом страшном – туберкулезе. – Давай-ка я тебя послушаю».

Хрипов никаких она не расслышала, но при каждом вздохе у Алика действительно появлялась боль в груди, и перепуганная Маргарита послала Алика на рентген, куда мы с ним пошли вместе, поскольку в отличие от врача у нас в то время уже была своя теория Аликиных болезней, и я хотел быть рядом с другом, когда он узнает, подтверждаются ли в очередной раз наши предположения, или теория рушится под ударами простых медицинских фактов.

Старичок-рентгенолог вертел своими крепкими руками тощее Аликино туловище в разные стороны, бормотал что-то себе под нос, а потом, выгнав Алика в коридор, где его ожидали мы с Анной Наумовной, долго о чем-то говорил по телефону с каким-то, как мы предполагали, медицинским светилом. Анна Наумовна нервно мяла в руках платочек, а мы с Аликом сидели молча и переглядывались. Наконец вышла толстая медсестра и сказала грубым низким голосом:

«Идите, ответ передадут вашему участковому врачу».

«Ответ… – забеспокоилась Анна Наумовна, предположив самое худшее: почему не говорят сразу? – А что в ответе?»

«Ничего, – сказала медсестра. – Здоров как бык. Ничего у него не болит. Симулянт у вас сын, вот что я вам скажу, пусть идет в школу и не обманывает».

Алик пошел в школу и больше не обманывал. То есть даже когда у него вдруг начинались сильные боли в почках, он терпел и не говорил никому, кроме меня, конечно, потому что мне сказать было можно, и не только можно, но необходимо: только я мог понять, хотя на самом деле наша с Аликом убежденность в правильной постановке диагноза была не такой уж обоснованной, как показали дальнейшие события.