Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423» - Николай Мальцев

Участковый Чуриков

Чуриков, может, был и не так сметлив, как его киношный собрат Анискин, но дело свое знал не хуже Анискина. Он начал работать участковым еще до войны, а закончил в 70-х годах прошлого века в связи с уходом на пенсию. И за это время всякие случаи воровства и грабежей, на которые поступали заявления граждан, он уверенно раскрывал. Участкового Чурикова не боялись ни подростки, ни взрослые, но все о нем отзывались очень почтительно и уважительно за справедливость и объективность. Я уже говорил, что и сам я катился по наклонной плоскости, как говорила моя покойная мать, «открывал ногой дверь в тюрьму». Через год после окончания школы, уже студента второго курса Котовского индустриального техникума, прямо в Котовске меня в первый и последний раз арестовала милиция. Вы не поверите, но это был участковый Чуриков. Никаких преступлений в Сабурово и в своем поселке я не совершал, но в сентябре нас, студентов техникума, по существующему в те времена порядку, отправили на месяц в Инжавинский район Тамбовской области, в колхоз на уборку урожая. В один из вечеров мы купили у местных цыган самогонного зелья и по пьяному делу залезли к одному из колхозников на пасеку, сломали один улей и растащили из этого улья соты, чтобы полакомиться сотовым медом. Через неделю работы в колхозе закончились, и мы, участники разграбления улья, приступили к учебе в техникуме Котовска. Мы уже забыли о своем хулиганском поступке, в полной уверенности, что никто из серьезных милицейских работников не станет нас искать по такому мелочному преступлению. Но не тут-то было. Видимо, пострадавший хозяин пасеки написал заявление в милицию, и началось следствие. Так как я учился на химика-технолога по взрывчатым веществам, то в нашей группе девушек не было. Днем мы работали и в полном объеме выполняли поставленные задания, а вечерами употребляли «цыганский» самогон и вызывающе вели себя в местном клубе. Я еще по деревенской косности не освоил все премудрости стиляжьей жизни, а вот мои тамбовские, ростовские и курские друзья-студенты были настоящими стилягами. Они не только носили модные прически и узкие брюки, но и умели танцевать буги-вуги, рок-н-ролл и другие иностранные танцы, да и своим вызывающим поведением всячески старались выделиться из толпы молодежи. Не отставал от них и я, но если на танцах я был только рядовым «подпевалой», то после танцев становился настоящим вожаком, потому что умел лазить по чужим огородам и щедро делился этим опытом со своими друзьями-студентами.

Воровство сотового меда

Когда глубокой ночью после танцев, в поисках яблок мы набрели на пасеку, я и убедил своих городских товарищей, что ночью пчелы не кусаются. Если сильно стряхнуть спящих пчел из сотовой рамки и быстро отбежать в сторону, то пчелы не успеют среагировать и покусать нас, а мы насладимся сотовым медом. Вынув три или четыре рамки из улья, мы покинули пасеку и, поровну разделив добычу, довольные вернулись в свой сарай на ночлег. Утром мы, как всегда, отправились убирать колхозный урожай. Не помню, занималась ли местная милиция расследованием этого преступления. Раз было заявление, то, наверное, занималась, но поиск вела среди местных хулиганов, которых тоже было достаточно большое количество, а нас не трогали. Скоро мы закончили работу в колхозе, и нас отвезли в Котовск. Здесь мы продолжили студенческие занятия на втором курсе, забыв об этом происшествии. Участковый милиционер Чуриков из Сабурова, по месту моего прежнего жительства, приехал на своем потрепанном и допотопном милицейском «УАЗе» в Котовск, отыскал меня в техникуме, вызвал в кабинет к директору Кривошеину и предложил написать чистосердечное признание, как я организовал уничтожение улья и кражу меда на частной пасеке у колхозника в Инжавинском районе, где мы оказывали помощь в уборке колхозного урожая. Для меня это было полным шоком. Шоком было не то, что милиция «вычислила» причастность студенческой группы к краже меда, а то, как, каким образом участковый Чуриков из Никифоровского района оказался привязан к поиску преступления, совершенного не в его районе. Мало того, он еще и прибыл лично в техникум Котовска, чтобы произвести мой допрос и снять с меня показания. Раньше ведь не было Интернета, а телефонная связь на уровне районов осуществлялась ручной коммутацией, да и никто не мог приказать одному из участковых милиционеров раскрывать преступление, совершенное не на его «земле», а в другом районе области. Значит, участковому Чурикову поступил звонок о возможной причастности бывшего жителя Сабурова к преступлению, а дальше он действовал по собственной инициативе. Пока заканчивал Сабуро-Покровскую десятилетку, а затем поступал в техникум, я не числился в хулиганах, и Чуриков никогда меня не задерживал и даже не проводил со мной профилактической беседы.

Вот таков был этот участковый Чуриков. Для меня история моего ареста и посадки в Никифоровскую КПЗ имела мистический смысл и явилась коренным переломом моей судьбы, причем не в худшем, а в лучшем направлении. Об этом я расскажу чуть позже, когда перейду к изложению фактов своей биографии, а сейчас давайте вернемся к «бабушке Параше Зуде» и ее неудачливым грабителям.

Мгновенное раскрытие дерзкого ограбления

Ограбление со связыванием бабушки ради 70–80 килограммов свиного мяса казалось дерзким и непонятным. Многие не верили или самой бабушке Параше, или тому факту, что это могли сделать местные жители. Но бабушка хорошо запомнила скрюченные пальцы Мишки «Краба» и дала на этом основании неопровержимую «наводку» участковому Чурикову. Он приехал на место преступления со следователем и со служебной собакой. Она взяла след и скоро обнаружила два мешка мяса, закопанные в землю на огороде Мишки «Краба». В доме были найдены и неопровержимые улики в виде обуви, размер которой совпадал с размерами отпечатков, оставленных грабителями на месте преступления. Мишку и Кольку забрали и посадили в тюрьму. Мишку признали организатором и приговорили его по суду к четырем годам тюремного заключения, а Кольке дали только один год как помощнику. Видимо, по инвалидности и непригодности к работе Мишку через год, практически вслед за Колькой, досрочно выпустили, но оба они стали для местных подростков таинственными и загадочными людьми из другого, уголовного мира. От него я впервые услышал, что в тюрьмах есть блатные авторитеты, которые не работают. Впервые услышал, что есть такое наркотическое средство, как морфий, которым крутые уголовники делают сами себе укол и получают «кайф», не сравнимый ни с каким алкогольным опьянением. В то же время его разглагольствования об опыте тюремной жизни, о связях с уголовниками не могли поднять его личный авторитет в моих глазах. Кража у старого и беззащитного человека заготовленного на зиму мяса, а потом еще и связывание этого беззащитного человека, которые можно было объяснить только воровской жадностью, казались мне циничными и мерзкими поступками, недостойными нормального человека. В конце концов, кроме цинизма и мерзости, это ограбление «века» казалось мне безрассудной тупостью. Уважать такого человека или считать его лидером и авторитетом ни я, ни мои сверстники не могли, но послушать тюремные байки Мишки «Краба» мы приходили.

Весь этот рассказ об ограблении «бабы Параши Зуды» я привел к тому, чтобы показать, что в числе моих старших и младших сверстников по детским годам, включая и моего двоюродного брата Николая, не было ни одного подростка, кто бы имел наследственную склонность к воровству и зарился на чужое личное имущество. Ведь большинство из них к этому времени бросили школу и подрабатывали в колхозе прицепщиками или помощниками комбайнеров, знали цену деньгам, но никто никогда, в том числе и мой брат пастух Коля, ни разу не предложил обворовать чей-нибудь дом или погреб ради добычи денег на курево или спиртное. Брат был на три года старше меня, но дружил только с нашей компанией, хотя по возрасту мог бы водить дружбу и с Мишкой «Крабом», и с Колькой «Дуняхиным». Брат четыре с лишним года жил в нашем доме, и ни разу в доме не пропало ни копейки денег, хотя деньги не прятались, а лежали в одном из комодных ящиков. Пока Коля работал пастухом, он каждый день ужинал в разных домах и фактически многократно побывал в каждом доме, хозяева которого имели личный скот. Не было случая, чтобы после его ужина, а иногда и сна (когда поиск убежавшей коровы или бычка затягивался, то Коля ночевал в доме хозяина) что-нибудь пропало в доме. Да и со мной он делился своими мыслями и при этом ни разу не высказывал желания что-нибудь украсть для личной наживы, о чем я чистосердечно свидетельствую, так как до своего семнадцатилетия он, кроме пяти зимних месяцев, постоянно жил в нашем доме. Мы спали с ним в одном шалаше и вместе гуляли вечерами на поселковой улице. Как было не знать все его тайные мысли?