Тень Ангела Смерти - Карл Вагнер

Кейн был поражен хладнокровием девушки. Большинство женщин были бы слишком испуганы, слишком глупы, слишком слабы. Но Бринанин выжила и даже уже почти успокоилась. Это было невероятно.

Он въехал на поляну и с облегчением увидел там Тройлина и его отряд. Живых и с тушей оленя. Они приветствовали его радостными криками, потом с удивлением умолкли, разглядев покрытого кровью всадника и его спутницу.

— Кейн! Что случилось, черт возьми? — изумленно выдохнул Тройлин.

— Вот твоя дочь — целая и невредимая, — сказал Кейн. — Остальные там, с оленем. Они не последуют за нами.

V. РАССКАЗЫ ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ

Пир по случаю охоты был довольно унылым. Бить лесного зверя — занятие опасное, и чаши нередко поднимались в память погибших. Но пять трупов — это слишком. Люди пили эль с подавленным видом, и вместо обычных грубоватых шуточек слышались беспокойные разговоры о странных нападениях. Поведение волков было неестественным, и в полумраке главного зала в этот вечер рассказали немало старых легенд.

Да, невесело было за широким столом. Бринанин еще не отошла от пережитого и не вела свои привычные добродушные перепалки с отцом. Барон даже забыл наказать дочь, так он был подавлен. Место Хендерина пустовало, не было и двух его слуг. Безумный юнец сегодня ускользнул от своих стражников, долго его не могли найти и наконец застигли: Хендерин карабкался по наружной стене. Он совершенно обезумел, и Листрику пришлось запереть его, пока чары не потеряют над ним власть. Листрик вел себя как всегда. Длиннобородый астролог угрюмо поглощал пищу, награждая окружающих сердитыми взглядами.

Барон Тройлин только что дослушал, как Кейн в очередной раз рассказал о побоище в лощине. Барон уже трижды просил повторить эту историю, и каждый раз в заключение качал головой и говорил о неестественном поведении волков. Он пытался запомнить все подробности, слабо надеясь, что где-то в повествовании Кейна таится объяснение произошедшего.

Барон заметил Эвинголиса, который, как обычно, сидел в тени, наблюдая за обедающими, и грыз ребрышко оленя.

— Менестрель! — прогремел Тройлин. — В этом зале не больше веселья, чем на поминках. Спой нам что-нибудь для поднятия духа.

По столам пронесся шумок: наконец-то запахло развлечением.

Альбинос встал со своего места и взял лютню. Он недолго перебирал струны, потом поднял насмешливые глаза на Кейна и объявил:

— Вот напев, который, наверное, будет знаком нашему гостю.

Его чистый голос начал песню, и Кейн едва подавил удивленный возглас. Менестрель пел на древнем амертирском наречии — Кейн считал, что вряд ли кто-то в этой глуши понимает давно забытый язык. Эту песню некогда сочинил печально известный поэт Клем Гинех из древнего Амертири. Деяния его заставили современников сомневаться, то ли он был поэтом, который стал колдуном, то ли наоборот.

В бесконечном зеркале бессмертной души моего духа

Я возвращаюсь в давние времена,

Когда все только начиналось или еще не началось,

И вижу хрустальный узор, движущийся рисунок,

Забытый богами, но открытый внутреннему взору.

— Давай что-нибудь по-каррасальски! — проревел пьяный солдат.

Безумный старший бог в своем безумии хотел создать

Созданий смертных расу по образу богов.

И в глупом себялюбии, безрассудстве роковом творец придал

Созданьям смертным божественное совершенство

И в слепоте своей забыл: подобное творенье

Получит от обманщика отца его безумие.

Свершил он тяжкий труд, гигантское усилье,

А братья бога наблюдали за ним с усмешкой, дивясь творению глупца.

Всю землю заселил он своим губительным созданьем

И почил в самодовольстве от безумного труда.

Кое-кто из мужланов начал бить по столам, возмущаясь загадочной, непостижимой песней.

Со временем глупца созданья размножились по всей земле

И презирали тех, кто был до них, в своем безумье,

Довольные червеподобным прозябаньем для удовольствия своего бога,

Который в бездумном себялюбье играл со своими куклами.

Но в одном из них проснулось недовольство

Прозябаньем в космической грязи -

Не червем, но змеей был этот сын божьего безрассудства.

И в адской ярости от умиротворяющей лжи своего творца

Он решил быть хозяином сам себе, и отверг безымянного бога,

И своими руками убил родного брата — любимую игрушку.

Отчаяние охватило поврежденный мозг безумного бога,

Ибо он узрел порок в своем излюбленном создании

И понял, что виновник этого — он сам.

Мятежника проклял он и приговорил к безрадостному вечному блужданию,

И дал ему глаза убийцы, чтобы все узнавали Метку Кейна.

— Черт бы тебя побрал, бледная немочь! — проревел пьяный солдат. — Я сказал, спой то, что мы все знаем! — Он поднялся, спотыкаясь, направился к Эвинголису и прервал древнюю песню. — Спой нам что-нибудь другое! — Он выплеснул эль из своей кружки в лицо менестрелю и зарычал от смеха. Его приятели присоединились к нему.

Эвинголиса охватила горячая ослепляющая ярость. Он отложил лютню и утер лицо. Затем, в движении слишком быстром, чтобы его можно было уловить, рука менестреля устремилась вперед, и солдат, захлебнувшись смехом, рухнул на каменный пол, словно его лягнула лошадь. Он больше не встал. Присутствующие замерли как громом пораженные: худощавого альбиноса считали слабаком.

— Сукин сын! — изумленно выдохнул Тройлин. — Вот что значит затевать драку, когда на ногах не стоишь. Должно быть, он слишком сильно ударился головой об пол. Кто-нибудь, унесите его.

Презрительно улыбаясь, Эвинголис подобрал лютню и вышел из зала.

— Ну и хорошо! — заметил барон. — Он слишком достал парней своим надменным видом, они не потерпят такого от менестреля. В следующий раз он может не так удачно ударить. — Барон хмыкнул. — Тот еще характер, не правда ли? Он поет самые диковинные песни, которые я когда-либо слышал. Ты что-нибудь понял, Кейн?

Кейн задумчиво посмотрел вслед менестрелю.

— Кое-что, — пробормотал он и погрузился в раздумья. Его глаза смотрели на пляшущие языки пламени, и никто не мог сказать, что он там видел.

VI. ЧЕЛОВЕК НЕ ЧЕЛОВЕК

Зверь крался в тени стены, наблюдая за спящим поместьем, и не было в его взгляде ничего, кроме ненависти. Холодный ветер ерошил его белый мех, от тяжелого дыхания поднимались облачка пара. Но зверь не чувствовал холода, ощущая только дикий голод, который надо было утолить. Он крался к пристройке, где жили воины барона; в темноте все предметы казались серыми. В этом доме были мягкие человеческие тела — безволосые слабые обезьяноподобные создания, которые сейчас беззаботно спали. Их нежная плоть была теплой от текущей в их жилах крови. Зверь трепетал от нетерпения и скалился.