Французский поцелуй (Императрица Елизавета Петровна) - Елена Арсеньева

Ничего подобного! Д’Эон настолько вошел в роль, что и впрямь держался барышней-недотрогой.

Поглядев на переодетого д’Эона, Сен-Фуа немедленно предрек «красотке» грандиозный успех на балу. Он как в воду глядел, потому что сам король обратил на неизвестную особу внимание и…

Против ожидания, его величество не пришел в бешенство, когда нашарил под дамскими юбками то, чего там, по всем законам природы, никак не могло быть.

Несколько придя в себя, король сообразил, что из случившегося следует извлечь пользу.

– Любой бы обманулся на моем месте… – пробормотал он, оправдывая себя, и с надеждой спросил: – Друг мой, быть может, вы так же умны и немногословны, как и прекрасны?

– Испытайте меня, ваше величество! – пылко воскликнул д’Эон, колыхая своим кринолином. – Назначьте мне любое испытание, и я обещаю его выдержать!

– Хорошо, я согласен. Сохраним в тайне все, что здесь произошло, – ответил Людовик. – Будьте готовы выполнить приказ. Вскоре вы мне понадобитесь.

Король ушел. Д’Эон остался воодушевлен, а вернее, возбужден этой встречей сверх всякой меры. Он вернулся к графине де Рошфор, весь снедаемый непонятными желаниями. И когда прекрасная дама подступила к нему с намерением помочь раздеться и поощрительно провела рукой по его голове, д’Эон наконец-то понял, чего ему так страстно захотелось!

Кончилось тем, что именно он раздел графиню де Рошфор, а не она его.

«Барышня» наконец-то стала мужчиной!

Спустя три недели д’Эон был вызван в Версаль, где маркиза де Помпадур и принц де Конти от имени короля сделали ему предложение поступить на службу в тайную полицию и посвятить себя шпионажу во имя отечества и короля. Д’Эон пришел в восторг! Он внезапно понял, что нашел свое призвание. Оказывается, он принадлежит к числу тех людей, которые, как говорят французы, обожают «совать палец между деревом и корою», то есть вмешиваться в чужие дела. Желательно – в дела государственные. Благодаря случайной интрижке с королем д’Эон ощутил себя настоящим авантюристом. И радостно кинулся навстречу новым интригам – в Россию.

Санкт-Петербург, Зимний дворец, опочивальня императрицы Елизаветы, 1755 год

– Не обманул! – разнеженно усмехнулась Елизавета, проводя ноготками по гладкой, словно бы мраморной груди своего нового любовника. – И в самом деле кавалер. Да еще какой гала-антный!

Шарль-Женевьева-Луи-Огюст-Андре-Тимоти д’Эон натянуто улыбнулся: он не понял ни слова, ведь императрица говорила по-русски. Впрочем, она тут же повторила свои слова на французском языке, которым владела весьма изрядно, и Шарль улыбнулся снова: на сей раз довольно.

О да, он имел все основания быть довольным собой, потому что, кажется, вполне удовлетворил эту русскую вакханку. Честно говоря, в первую минуту, когда д’Эон сообразил, зачем императрица решила назначить только что представленного ей французского посланца (или посланницу?) своей ночной лектрисой, он откровенно струсил. Вдобавок всем было известно, что Елизавета ничего и никогда не читала, кроме Священного Писания.

Заметив нерешительность кавалера-мадемуазель, Елизавета сочла нужным набросить легкий флер приличия на свои откровенные намерения.

– Видите ли, шер ами, – сказала она с мягкой, интимной ноткой в своем хрипловатом, волнующем голосе, – один из моих царедворцев, Шаховской, рассказывал мне, как проснулся одним ноябрьским утром… четырнадцать лет назад! – Елизавета чуточку усмехнулась, и д’Эон, который уехал из Парижа должным образом подготовленным по новейшей русской истории, сообразил, на какое именно утро она намекает. – Вернувшись с бала в час ночи, наш сенатор уснул глубоким сном, и его разбудили удары в ставни. Сенатский пристав явился с призывом: присягать цесаревне Елисавете, только что вступившей на престол. Шаховской немедля ринулся во дворец и встретил там множество народу, которые задавали друг другу один и тот же вопрос: «Как это сделалось?» – «Не знаю!» – звучал один и тот же ответ… – Императрица лукаво взглянула на д’Эона: – Понимаете, я совсем не хочу, чтобы моим царедворцам снова пришлось внезапно, ранним утром, присягать кому-то другому, а не мне. Именно поэтому я страшно боюсь ночи. Увы, именно по ночам беда имеет обыкновение являться к людям! Предыдущее царствование было прервано в ночи, да и регент Бирон был арестован среди ночи. И я стараюсь не спать до утра, заполняя ночи самым разнообразным досугом. Мои доверенные дамы – их называют чесальщицами – болтают и сплетничают. А иногда мне приходит в голову охота, – взгляд Елизаветы стал уж вовсе откровенным, – охота… почитать…

Конечно, конечно: трудно было бы придумать более подходящую декорацию для того, чтобы склонить Елизавету подписать договор с Францией, чем постель. Или д’Эон ошибся относительно намерений императрицы? Нет: румянец на скулах, приоткрытые губы, блестящие глаза и часто вздымающаяся грудь весьма недвусмысленно заявляли об этих намерениях! Но… как же наказ принца де Конти – поговорить с Елизаветой о возможном браке?..

Однако то был последний проблеск трезвомыслия. И д’Эон, постоянно прилежно повторявший себе: «Я девушка! Я девушка!», мысленно провозгласил: «Я ведь мужчина!» – и склонился перед желанием русской императрицы.

Чесальщицы на эту ночь остались без работы, а истопник и верный страж Василий Чулков провел ночь не у порога царицыной опочивальни, а за этим самым порогом.

И все же д’Эон чуть было не оскандалился в ту минуту, когда должен был состояться первый франко-русский альянс. Он вдруг подумал: «Эта лежащая передо мною женщина обнимала бесчисленное множество мужчин, встреченных ею случайно, иной раз прямо на улице. Сколько раз ее уста, грудь, шея обесчещены поцелуями солдат!» Мысль была крайне несвоевременна, и чистоплотное естество д’Эона, во время пути в Россию никем не востребованное и потому несколько обленившееся, отказалось встать во фрунт. «Я оказался в самом затруднительном для мужчины положении, – откровенно напишет потом кавалер в своих мемуарах, – особенно если учесть, что рядом была абсолютная правительница. Я был ни жив ни мертв… Но, к великому моему удовлетворению, царица не рассердилась на меня, чего я так опасался, а расхохоталась, не сочтя меня виноватым в том, в чем я действительно виноват не был и что сам впоследствии исправил».

Итак, все кончилось к общему удовольствию.

– А скажи, милый, кто тебя научил так целоваться? – спросила императрица, не переставая гладить гладкую грудь и шелковистые плечи любовника.

«Герцогиня де Рошфор!» – чуть было не брякнул д’Эон, однако вовремя спохватился и принял непонимающий вид: