Дело Нины С. - Мария Нуровская

отец не желал поддерживать связь с нами, относясь к нам как к гоям [23] , то есть чужим.

«Он и к нам так относится, – с грустью призналась бабушка, – потому что я нееврейка, а Якуб для него не слишком религиозен».

После этих бабушкиных слов я сказала Лильке:

«Если она нееврейка, то по законам еврейской религии наш отец тоже нееврей, так зачем эти пейсы, черная шляпа с большими полями? Тебе не кажется это немного смешным?»

«Позволь ему жить так, как он хочет», – заключила моя сестра.

Вот и все, что она могла сказать на тему обретенной по прошествии многих лет семьи.

Лилька с такой легкостью ко всему относилась. Иногда мне казалось, что она идет по жизни, танцуя. И я осуждала ее за поверхностность, за неспособность глубоко вникнуть в сущность вещей. Как с той же нашей прабабушкой. Мне не давала покоя мысль, что, будучи внешне так на кого-то похожа, я ничего не знаю об этом человеке. Я откровенно сказала об этом Лильке, а она мне в ответ: «У тебя нет бо льших проблем?» А я как раз задумала эту проблему разрешить и поэтому поехала в Лодзь, чтобы разыскать след прабабушки Ребекки. Я нашла дом, в котором она жила, потом ее могилу на маленьком еврейском кладбище в Курчаках.

Мне повезло, и я нашла женщину, которая ухаживала за Ребеккой под конец жизни. Прабабушка вернулась домой, чтобы умереть. Уехала она отсюда вместе со всеми в шестьдесят восьмом, однако через год заявила семье, что ей в Израиле не нравится и она возвращается в родное болото.

«Интересно, как мама это себе представляет? – спросил ее сын, наш дедушка. – Кто мамочку пустит туда?»

«Тот, кто меня оттуда выставил», – ответил она.

И она развернула бурную деятельность. Начала с того, что написала письмо Зофье Гомулке [24] . Благодаря вмешательству первой леди, посольство в Австрии выписало нашей прабабушке загранпаспорт, ведь у нас дипломатические отношения с Израилем были разорваны.

Ребекка, в ту пору уже девяностопятилетняя, вернулась в Польшу. Она нашла небольшую квартирку в Балутах [25] , и кажется, ни в одном светском салоне она не чувствовала себя такой счастливой, как в этих тесных четырех стенах. А ей доводилось бывать во многих таких салонах, потому что она появилась на свет во Франции в семье банкира. И как принято в банкирских семьях, для нее был найден состоятельный муж. Только вот был он уже старый и горбатый, а она хорошенькая, изящная, девятнадцатилетняя.

#Вдобавок она была влюблена в сына сапожника, Вацлава, который был чехом и, как говорил ее отец, «сверкал голой задницей». Казалось бы, все кончено, потому что юную невесту уже повели в синагогу, но на соседней улочке в пролетке ее ждал возлюбленный Вацлав. Молодые убежали в Польшу, где Вацлав открыл сапожную мастерскую. Молодые жили бедно, но Вацлав называл ее «моя дорогая Зоренька» или «женушка», и она отвечала ему улыбкой. У них было несколько детей, однако в войну выжил только один – наш дед. Какой она была, эта прабабушка Ребекка, мне и хотелось узнать.

Веселая, играла на пианино разные пьески… Носила белые жабо и кружевные манжеты, которые стирала сама. Местные мальчишки за пару злотых приносили ей из леса корень мыльнянки. Прабабушка размачивала его в воде и использовала вместо мыла. После стирки в таком мыльном растворе жабо выглядели белее самого белого снега.

И вот однажды она сказала своей опекунше:

«Завтра я умру, ты мне тогда положишь монеты на веки».

И умерла…

– Ну так вот, пан комиссар, моя сестра Лилька шла мне навстречу, а я никак не могла поверить, что это она.

(магнитофонная запись)

Мы так долго не виделись, а общение по телефону – это ведь не то же самое, как чье-то присутствие.

#Я привыкла, что сестра – это голос, а сейчас она была на расстоянии вытянутой руки. И я думала, что становлюсь все меньше похожа на ее отражение, как о нас говорили. У нее теперь были очень короткие волосы, осветленные на концах, это, кажется, называется «балеяж». На ней были футболка и облегающие джинсы до середины икры. На ногах, разумеется, туфли на высоких шпильках, как того требовала мода, – правда, она и так всегда, с самой ранней молодости, носила такую обувь, ее даже прозвали в институте Высокие Каблуки. Лишь одна я догадывалась, откуда взялась такая тяга к высоким каблукам, потому что знаю свою сестру так же хорошо, как самое себя. Это было связано с комплексом неполноценности из-за невысокого роста.

Обожая наряды, хорошую косметику, Лилька мечтала о карьере модели, но наши метр шестьдесят восемь перечеркивали эти мечты.

Мы обнялись, меня овеял запах ее духов.

«Это „Christian Dior“?» – спросила я.

«„Sisley“. Покажись, как ты выглядишь. Как всегда, жуткая прическа, надо будет за тебя взяться. Но в первую очередь мама! Едем к ней».

«Может, сначала в Подкову? Освежишься с дороги, отдохнешь», – предложила я.

«Я не так уж и устала… Поехали к маме, она важнее всего».

«Только имей в виду, она может тебя вообще не заметить. Такой ты ее не знаешь».

«Как-нибудь разберемся».

В Лилькином голосе было столько энергии и оптимизма, что это ободрило меня.

«Может, ее приезд и вправду что-то изменит», – подумала я.

Как я уже говорила, жизнь нашей мамы изменила поездка в Германию в марте двухтысячного года. Когда она оттуда возвращалась, я поехала встречать ее в аэропорт, и я видела, как она идет по направлению ко мне, и понимала: там что-то произошло. Мама была какая-то другая, у нее было другое выражение лица, другая улыбка, глаза блестели.

«Ты довольна?» – спросила я.

«Очень, очень довольна».

«А тебе так не хотелось ехать».

«Теперь даже трудно поверить!»

Ее ответ немного меня удивил, но я больше не задавала вопросов. В Брвинове мы уселись на веранде, пани Сима принесла чай.

«Знаешь, – сказала мама, – я встретила одного человека, и, похоже, это очень важная встреча… Это мужчина, с которым я, наверное, проведу остаток жизни».

Она запрограммировала себе в мозгу, что все будет именно так, и потом уже не смогла от этого отрешиться. Все вокруг видели, что этот союз обречен, но мама не слушала никаких предостережений, полагая, что наконец устроила свою жизнь, и никому не позволяла ее разрушить.

Итак, порог нашего брвиновского дома переступил Ежи Баран, иначе говоря, Мистер Биг, как окре-

стила его моя сестра, когда на экраны вышел американский телесериал «Секс в большом городе», и это прозвище ему как нельзя лучше подходило. Впрочем, Лильку тоже можно было бы назвать прототипом по крайней мере одной из героинь сериала, Миранды, из-за высоченных каблуков, независимости и презрительного отношения к мужчинам. Я, по ее мнению, была немного похожа на закомплексованную Шарлотту, а мама, по-видимому, на Кэрри, оттого что была без ума от чар Мистера Бига. Только куда той актрисе до красоты нашей мамы! Уже одни ноги не выдерживали никакого сравнения. Следовало бы на роль четвертой подруги взять тетю Зоху, но какое отношение имела сексуально распущенная Саманта к нашей аскетической родственнице? Тетя на старости лет стала кошатницей. Она кормила бездомных кошек, возила их на стерилизацию, а зимой превращалась в сыщика и проверяла, не закрыли ли в подвалах окрестных домов окошки. Вела войну из-за этого с управдомами, грозилась отдать их под суд – словом, окончательно спятила, как говорила моя сестра.

Не скажу, что я не волновалась, когда мама поехала в аэропорт встречать Мистера Бига. Я подсознательно чувствовала, что приезд этого человека кардинально изменит нашу жизнь и что эти перемены отнюдь не приведут к лучшему. Потом я наблюдала в окно, как они оба выходят из машины. Я помню свое первое впечатление, вернее, шок, потому что мама рассказывала о Ежи как о великолепном мужчине,

который моложе ее, наделен богатой фантазией и живым умом, а я увидела типа, у которого пиджак не застегивался на животе, да и выглядел он очень старо. На миг я подумала даже, что, возможно, это ошибка, мамин друг не прилетел, она просто кого-то подбросила по пути и незнакомец сейчас попрощается с ней и навсегда уйдет из нашей жизни. Но они оба вошли в дом, и мама сказала:

«Ежи, познакомься, это моя дочь».

«Очень пх-иятно, – кивнул он. – Нина х-ассказывала мне о вас и о пани Лилиане, я хотел с вами обеими познакомиться».

Меня поразил тон его голоса. В нем звучала дружелюбная нотка, как будто бы мы были хорошо знакомы.

«Я – Габриэла», – сказала я.

«А я – Юх-ек [26] . Я очень х-ад…» – Он не выговаривал «р», что было забавно.

Когда я вернулась к себе, в Подкову, позвонила Лилька.

«Ну что, приехал, ты видела его?» – нервничала она.

«Приехал», – ответила я неохотно.

«И как он выглядит?»

«Как чеховский дядя Ваня».

«То есть как?» – допытывалась сестра.

«Не знаю, что тебе сказать. Он как-то не подходит маме, толстый, не понимаю, что она в нем нашла».

Тишина в телефоне.

«Ну, должны же быть у него какие-то достоинства», – услышала я через минуту.

«Если и есть, то их не заметно. Разве что одно – у него интригующий голос и он не выговаривает „р“».