Смерть умеет улыбаться - Ника Шахова

Я благоразумно пропустила фразу мимо ушей. Мужчины часто говорят двусмысленности, но редко замечают это. Зато замечаем мы. Даже то, чего нет, не было и никогда не будет. Потому что нас интересует не то, что он сказал, а то, что он хотел сказать, и мы не учитываем, что, как правило, он говорит только то, что хочет, и хочет только то, что говорит.

Мы с Андреем поднялись на крыльцо, и при свете, падающем из окон первого этажа, я наконец смогла разглядеть соседа. "Хорош" , - со знанием дела отметила я. Метр восемьдесят, мускулистый, густые волосы зачесаны назад, высокий лоб, прямой нос, резко очерченный рот, квадратный подбородок. Лет тридцать пять-тридцать шесть. Одет в черную футболку и джинсы. На правом мизинце - кольцо.

Обручального нет. Впрочем, кто в наше время его носит? Только женщины и прочие люди с подавленными сексуальными инстинктами. Андрей к таковым не относится, это очевидно. Не в моем вкусе, но хорош. Чего не скажешь обо мне, - спохватилась я. Ободранное огородное пугало - и то краше.

- Грета, - громко позвала я, распахивая дверь, - Я привела тебе гостя.

- Иду, - отозвалась кузина.

Бросив Греткиного жениха в одиночестве, я направилась в ванную осматривать саднящую царапину, оставленную на плече малиной, и ноющую ногу.

Убедившись, что раны не смертельные, я объявила голодовку вплоть до завтрашнего утра. Равнодушно выслушала пылкие протесты и жалобные стенания

Нюси и отправилась на боковую.

Угловую спальню в глубине души я давно считала своей, поскольку останавливалась в ней всякий раз, когда оказывалась в Озерске. Здесь не было ничего лишнего. Белые обои, широкая кровать, заправленная шелковым покрывалом в мексиканском стиле, трюмо и невысокий комод, над которым висел небольшой черно-белый Дали. Вероятно, ранний, зато подлинник. Я же говорила - ничего лишнего.

Распахнутые настежь окна были занавешены легкими и пестрыми мексиканскими шторами, которые надувались свежим ветерком словно желто-красно-коричневые паруса. Казалось, что комната плывет, покачиваясь, сквозь ночь.

Прошедший день выдался насыщенным и несколько опасным для здоровья, о чем неделикатно напоминали завзятые нытики - плечо, поясница и нога. В голове безумным хороводом кружились ошметки мыслей. Вдруг из темноты выплыла борода и возбужденно прошептала: "Дядя ничем не болел и вдруг умер" . Ее оттеснила фигура, облаченная в бархат, и, прихлебывая валерьанку и причмокивая, развязно сообщила: "Деточка, ты только не волнуйся, но мы убили Павлика" . "Павлик оказался на редкость живучим," - пропели льдинки и наперебой захихикали.

Странно... Есть нечто такое, что покусывает меня изнутри, не дает покоя, тревожно, черт возьми, и хочется в Москву, а еще лучше - в Токио, к маме, но если она узнает, что я слиняла, бросив Приваловых, мне придется туго, с маман лучше не ссориться, а почему, собственно, "слиняла" и "бросив" , родственники в порядке, держатся лучше, чем я ожидала, да, точно, это и странно, я припасла дюжину бумажных платков, чтобы утирать им носы, а плачет одна тетя, и то неубедительно, по моим представлениям, они все должны были слечь от горя и страха перед будущим, но пациенты скорее живы, чем мертвы, никакой паники, никакого смятения я не заметила, странно...

Я перевернулась на другой бок.

Мерзавец, мужики от меня сбегают, неужели дядя настолько обезумел, что оставил все ему, не поверю, пока своими глазами не прочитаю завещание, завещание было, сейчас отчетливо понимаю, что было, прав Фаба, почему я сразу не обратила внимание на его слова, не знаю, из чувства противоречия, надо думать, дядя предусмотрительный, всегда стелил соломку, и если между ним и Фабой не было договоренности на счет "литегату'гного наследия" , а

Фаба утверждает, что не было, и у меня нет причин не верить ему, то значит, дядя давно составил письменное распоряжение, но его мы тоже не нашли, да, в дядином духе написать завещание по старинке, с длинным перечнем кому что и за что причитается, а кому (мне) за что (за непокорность) не причитается, с вереницей невыполнимых для наследников условий, с назначением душеприказчика, правда, не знаю, заверит ли такой документ нотариус, сейчас все унифицировано до скуки, и про Фабу дядя не мог забыть, уж точно, а по закону ему не положено, он не родственник, ага, еще одно очко в пользу завещания, Фаба столько лет вел дядины дела и, кажется, успешно, что дядя не мог не отблагодарить его, да, это в дядином стиле, какой никакой, а все-таки литератор, да, завещание было, надо попытаться найти нотариуса,

Фаба найдет...

Сем Семыч громко всхрапнул.

А в больницу придется сходить, не хочется, но надо, и что за напасть, не понимаю, сначала дядя, потом Павлик, дядя ничем не болел, Павлик ничем не болел, оба были здоровее телеграфных столбов, и нате - один скоропостижно, второй неожиданно, одни бабы остались, типун на язык, про

Макса-то забыла, да и Павлик выкрутится, ничего, прорвемся, может, Андрей присоединится, хоть за Гретку буду спокойна, тете Лизе подыщу работу, какой-нибудь драмкружок, Максу - девушку, желательно автофобку, и в Москву, в Москву, а лучше - в Токио, к маме...

И я вырубилась.

- Павлика-а уби-и-ли-и!

Истошный крик прорвал плотную завесу сна.

Чертов Павлик, опять его убили. И до чего не вовремя - смертельно хочется спать. Спать хочется...

Я перевернулась на другой бок и натянула на голову подушку. Но тетя

Лиза сдаваться не собиралась.

Она собиралась меня доконать. Факт! Вопли, которые она исторгала, стремительно набирали обороты и почти достигли критической отметки - одиннадцати баллов по шкале Рихтера-Шнитке.

- Ника, вставай, Павлика убили!

- Как, опять? - пробубнила я из-под подушки и предприняла тщетную попытку, не открывая глаз, откинуть простыню, которая без страха и упрека стояла (вернее - лежала) насмерть. Фу ты! Открыв глаза и спихнув с себя подушку, сообразила, что тяну за край нижней простыни, той, на которой лежу. Хотела встать, но не смогла, поскольку все силы ушли на изматывающую битву с тетиными децибелами, упирающейся простыней и удушающей подушкой.

Оставьте меня, мне хочется спать.

- Почему опять? - удивилась тетя и растерянно захлопала фамильно-голубыми глазами.

- Ты что, забыла, что его уже убивали? Не далее как позавчера, - напомнила я, демонстративно закрыла глаза и вжалась в матрас, испытывая страстное желание пустить корни и срастись с ним навеки. Спать хочется...

- Ника, говорю тебе, никакого приступа не было. Нашего Павлика отравили!

- Допрыгался. Но я тут при чем? Слушай, дай поспать, а?

- Его отравили, честное слово! Вставай, прошу тебя, вставай!

Она произнесла это так, что я сразу поверила. Тоску, замешанную на страхе и приправленную отчаянием, не сыграешь шутя, этим можно только наполниться до краев и пролиться. Сон как рукой сняло.

- Постой, - я облизнула пересохшие губы, - Ты хочешь сказать, что позавчера Павлика убили? По-настоящему?

- Ну! У нас...

- Финиш. Нет, подожди, - я рывком подскочила с кровати, - Сначала я все-таки проверю, - подбежала к двери, распахнула ее и крикнула, - Грета,

Макс, ваша мама говорит... - слова застряли костью в горле. На пороге комнаты стоял хмурый, явно не выспавшийся - как я его понимаю! - мужчина средних лет среднего роста и крайне невыразительной наружности. Я моргнула, но человек не исчез. Я зажмурила глаза и досчитала до трех - стоит себе.

- У нас милиция, - закончила тетя Лиза.

- Здрасьте, - пробормотала я в растерянности. Что ни говорите, а воспитание - великая вещь. Если в детстве вас приучили здороваться, то это надолго. Даже столкнувшись нос к носу с милицией, вы машинально сделаете книксен.

- С обыском пришли, - тихо пояснила тетя. Оказывается, она и тихо умеет.

- Оденьтесь и пройдите в гостиную, - приказал Хмурый, почему-то пряча глаза, развернулся и рысью ретировался вглубь коридора.

Я случайно посмотрела вниз и увидела голые ноги. Силы небесные, да это мои ноги! И мои... Ой! И тут до меня дошло, почему Хмурый старательно отводил взгляд. Разумеется, не от стыда, что подслушал чужой разговор. Еще чего! Я обнаружила другое, более правдоподобное объяснение, а состоит оно в следующем: короткая маечка, в которой я улеглась спать, не ожидая от судьбы крутых виражей в сладкие утренние часы, едва прикрывала сами знаете что.

Все остальные... хм... допустим, прелести беспардонно выглядывали наружу.

Вывод: не спи, пионерка, замерзнешь. В следующий раз без вечернего платья и меховой горжетки не лягу. Не забыть бы "шпильки" под кровать поставить. И ридикюль под матрас засунуть. Паспорт, носовой платок, немного денег и на всякий случай изделие номер один. Нет, два изделия номер один, поскольку случаи бывают разными. На то они, натурально, и случаи.

Я наспех натянула джинсы и рубашку, наглухо застегнулась, памятуя о недавнем конфузе, перехватила длинные волосы голубой лентой, брызнула холодной водой на помятое лицо и присоединилась к не менее помятым родственникам, собравшимся за овальным столом в гостиной.