Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами - П. Курочкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я взял на руки мальчика, поглядел в лицо с тонкой и желтой кожей, сморщенное у рта и глаз, и у меня невольно навернулись слезы. Мальчик уперся ручонками в мою грудь, дергался, едва не дрался, стараясь вырваться. Я отпустил его. Сколько же зла видел и вынес этот маленький человечек! Вернется ли к нему когда-нибудь прежняя веселость, доверие к людям и доброта?!
— Ребята, ребятки... — заговорил комиссар Васильев. — Это наш летчик, дядя Курочкин.
Дети, казалось, ждали лишь момента, чтоб броситься врассыпную. Они инстинктивно не доверяли незнакомым взрослым. Страх застыл в их глазах.
— Дядя будет летать к нам. Помогать скорее прогнать проклятых фашистов. Вместе с ним вы полетите на Большую землю. Там вам будет лучше, чем здесь, в лесу, в землянках. Вас будут хорошо кормить и одевать, вы станете учиться. Растите и постарайтесь потом быть полезными своей Родине.
— Кто из вас полетит со мной первым? — спросил я.
Дети тесней прижались друг к другу и молчали. Тогда я присел около самого маленького.
— Тебя как зовут, мальчик?
Вместо ответа малыш обвил мою шею ручонками и крепко прижался, словно боясь потерять. У меня снова, как в тумане, поплыли костры и лица партизан.
— Как же мне звать-то тебя? А?
— Вася, — едва слышно прошептал малыш.
— Вася, Василек... У меня брат Вася. Ему уж двенадцать лет, а тебе сколько?
Малыш растопырил все пальцы на одной руке.
— Пять лет... Получается, ты теперь не только мой друг, но и младший брат. — Разговаривая с Васей, я неторопливо пошел к самолету.
Пора, пора было улетать.
Что-то говоря Васильку о своем брате, я подошел к машине уже в окружении ребят. Оттянул крышку задней кабины.
— Ты летал на самолете, Василек?
— Не....
— И вы, ребята, не летали? [44]
Видя доверчивость Васи, дети дружно помотали головами.
— Ничего страшного... Вы давайте забирайтесь. По одному... По одному... В тесноте, да не в обиде.
Как же я был благодарен смелому, решительному Васильку! Не разговорись я с ним — трудновато пришлось бы с погрузкой. Да и полет без доверия — мука.
— Вот так! Вот так! — подбадривал я ребят. — Сейчас взлетим и через час на Большой земле у своих будем.
Четверо мальчиков и трое девочек забрались в кабину. Василька я посадил на колени к самой старшей девочке, лет десяти.
— А ты куда, дядя? — всполошился Василек, увидев, что я собираюсь закрывать козырек пассажирской кабины.
— Да здесь я, за перегородкой. — И постучал по фанере. — А вы держитесь вот за эти ручки и друг за друга... Ну, будем считать, что к полету готовы.
Я задвинул колпак, защелкнул замки крепления на боку фюзеляжа. Быстро простился с партизанами и полез в свою кабину.
Один из бойцов повернул винт. Я включил зажигание, и наклонился к ручке магнето.
— Контакт!
— Есть контакт.
Партизан рванул винт и отскочил в сторону. Чихнув и выбросив облако белого дыма, заработал мотор. Я порулил на линию взлета. Держась за консольную часть нижней плоскости, бежал добровольный помощник, помогая мне разворачивать самолет. Я прикинул загрузку: восемь пассажиров в среднем по тридцать пять килограммов каждый, что и говорить, загрузка превышала расчетную почти вдвое.
Мотор работал на средних оборотах мощно и устойчиво. По бокам полосы ярко пылали костры. Воздух был плотен. Это позволяло рассчитывать на благополучный взлет. Ведь только на середине разбега я пойму, смогу ли подняться при такой перегрузке с маленькой площадки или нет.
Помахав на прощание рукой, опускаю ее на сектор газа и плавно двигаю вперед. Мотор развивает максимальные обороты. Но отяжелевшая машина трогается не сразу. Наконец сдвинулась с места, начала разбег. Метров через тридцать самолет слушается рулей. Хвостовая [45] часть оторвалась от земли, линия капота приблизилась к линии горизонта. Подъемная сила крыльев уже способна была держать машину в воздухе! Я оторвал самолет от земли.
Стрелка высотомера поползла по шкале. Сто метров. Еще пятьдесят... Хватит. Я облегченно вздохнул, откинулся на спинку сиденья, чтобы размять занемевшую от напряжения спину. Осторожно склонив машину в вираж, довернул до курса девяносто градусов — путь домой.
Да будь у меня на борту триста килограммов взрывчатки вместе с детонаторами, когда любой неловкий толчок грозит взрывом, я волновался бы меньше. А тут восемь жизней. Восемь ребячьих сердчишек, беспредельно поверивших мне, моему умению, моему боевому счастью, удаче моей, наконец. Ведь первый полет во многом определял всю будущую операцию по спасению сотен детей. Закончись этот полет — тьфу! тьфу! тьфу! — неудачно, командование может и не рискнуть на новые.
А впереди была линия фронта, которую мне еще предстояло пересечь.
Тихо за фанерной стенкой.
Не испугаются ли ребятишки обстрела или, чего доброго, преследования какого-либо аса, что погонится за легкой добычей? Тут и взрослым бывает не по себе.
За бортом, над лесами и озерами, поплыл легкий предрассветный туман. Хорошо! С земли меня труднее услышать, тем более увидеть и прицельно вести огонь.
Но над передовой немцы подняли такую стрельбу, что вокруг стало светло. Забили автоматические пушки, ракеты пробивали туман. Разноцветные трассы заметались по сторонам. Гитлеровцы стреляли по звуку. У них на этом участке не было прожекторов, они не видели меня. Я увеличил обороты, разогнал машину до ста шестидесяти километров в час, так, что зазвенели расчалки. На борту дети! Как можно скорей через опасную зону передовой!
Впереди ослепительным блеском сверкнула молния. Этого еще не хватало! Гроза! И обойти ее нельзя. Не хватит бензина. Я потянулся к земле, захотел поднырнуть под грозовые облака. Самолет стало трепать. Ливень и сильный ветер проникал во все щели. Залит водой не только козырек, но и пилотская кабина. Управлять машиной очень трудно, все время приходится держать [46] повышенные обороты мотора и скорость. Земля сквозь пелену дождя просматривается еле-еле...
Но вот мелькнула прогалина в лесном массиве. Это так называемый подскок. Иногда мы поднимались с него, когда летали в глубокий тыл врага. Значит, скоро появится аэродром. Как бы его не проскочить...
Кончился лес. Снижаюсь до десяти метров. Из фонарей «летучая мышь» выложен посадочный знак. Убираю газ, гашу скорость, тяну ручку на себя... Опускаюсь на три точки. Толчок. Дома!
На востоке потихоньку разгорается заря. Заруливаю на стоянку, выключаю мотор. Слышно, как шипят и потрескивают цилиндры и выхлопные патрубки.
Уронив руки на колени, сижу некоторое время, не в силах пошевелиться.
К самолету подбегают двое: старший авиатехник Дебелергов и моторист Шатунов. Освещают фонариком кабину. Надо подниматься. Вылезаю на плоскость. Открываю дверцу... Утомившись, ребятишки спят...
— Гриша! Кто примет ребят?
— Докторша о них уже позаботилась, — отвечает Дебелергов. — Вера Исидоровна приготовила для ребят палатку с постелями. Там они посидят. Потом их накормят — и дальше в тыл.
Несмотря на ранний час, к самолету сбежались летчики и техники других экипажей, те, кто полетит за детьми завтра. Мы осторожно, чтобы не разбудить, вытаскиваем ребят из пассажирской кабины, передаем их из рук в руки.
Многие из товарищей впервые увидели детей оттуда, с той стороны. В сумрачном свете наступающего утра особенно видны стали их бледные, голодные лица, жалкая одежонка.
Подошел командир полка Седляревич. Я доложил ему о выполнении задания.
— Сколько, говоришь, привез детей? — переспросил комполка.
— Восемь.
— Не много ли для По-2?
— Товарищ командир, их столько было на партизанской площадке. Они боялись лететь. Пришлось уговаривать. А когда согласились, стало ясно: всех надо брать.
— Ну а если было бы десять человек? [47]
— Очевидно, взял бы и десять... И с такой перегрузкой лететь на По-2 можно, Владимир Алексеевич.
На разборе полетов Владимир Алексеевич Седляревич счел нужным сказать, что против нас действует отряд из двух истребительных эскадрилий четвертого флота люфтваффе. В отряде имеются тяжелые двухмоторные истребители Ме-110, оборудованные для ночных полетов, и обычные Ме-109, которые с рассветом вылетают на свободную охоту.
Зачитал он также приказ, перехваченный у гитлеровцев:
«Службой воздушного обеспечения замечена активизация легкой русской авиации в тылах нашей полевой армии. Самолеты обеспечивают вооружением партизанские отряды, которые усиливают борьбу, совершают диверсии на железных дорогах, нападают на гарнизоны и крупные населенные пункты. Сложность борьбы с русской авиацией усугубляется тем, что полеты совершаются ночью или днем в условиях плохой видимости и тяжелой облачности.
Наша цель одна — пресечь эти действия, не дать возможности русским летать как дома.