Тень Уробороса. Аутодафе - Василий Шахов

Не было у Эфия на горле тех самых узеньких отверстий, что помогали всем жителям солнечноскального племени некоторое время находиться под водой. Люди стойбища выживали благодаря сытной рыбе, которую можно было наловить неподалеку от Скалы, в огромном кратере, издревле заполненном чистой водой. Но нередко волновалось озеро, опрокидывая долбленые тяжелые лодки рыбаков вдалеке от берега. И спасительных отверстий на шее как раз хватало им, чтобы добраться живыми до суши. Много веков не видели здесь такого, чтобы рождался кто-то без «рыбьего уха», да еще и дожил до шестнадцати весен. А Эфий дожил, хоть и колотили его сверстники чуть ли не при каждой встрече, хоть и доставалась ему в голодный сезон пища в самую последнюю очередь — сначала должны были наесться здоровые, уж потом, если оставалось, то кормили убогого.

Кайша любила младшего сына, старалась оградить от злых нападок, но чем старше он становился, тем меньше было у него прав находиться подле матери. И по великому снисхождению Старших племени было разрешено Эфию пасти коз.

Но с недавних пор все изменилось. Вода в озере стала быстро уходить. Перестала нереститься рыба, начали покидать эти места и звери. Было ясно, что все это — гнев древних сил, недаром последнее время по небу чертили огненные змеи, извечные возницы жестоких духов. Это видели все, и тревожно стало в племени солнцескалов. Те, кто еще надеялся на возвращение озера, сникли. Старухи заговорили о сладком мясе в дар разгневанным божествам. Тревожно стало матерям, имевшим сыновей: если и отдадут кого духам, то не девушек, а юношей. Знавали тут времена, когда в племени оставался лишь один взрослый мужчина. И выжили. Разве только много весен спустя возили юных невест, его многочисленных дочерей, к дальним соседям, как повелел тогдашний Совет Старших, а потом, дождавшись, когда те забрюхатеют от тамошних женихов, возвращали обратно. Так и продержались. Кайша сама была только наполовину солнцескаловкой. И неизвестно, что было бы, погибни в те суровые дни не почти все мужчины, а почти все женщины…

Очистив за козой сарайчик, Кайша вернулась в землянку. По-прежнему еще спали дочь и внуки; сладко потягивался, просыпаясь, старший. А Эфий посапывал, как ни в чем не бывало, широко раскинувшись на дырявых шкурах в темном углу жилища. Присев на корточки возле юноши, мать невольно пригладила его непослушные волосы. Ладный мальчик, красивый, а вот на тебе: больной…

Наверняка Старшие уже все о нем решили. Жалко.

Кайше захотелось плакать. Он ведь и добрый, и неглупым бывает, когда перестает свои видения пересказывать. Ленивый, но послушный и ловкий. Скажешь скотину караулить — не упустит.

На веку Кайши никогда еще не отдавали древним сладкого мяса. Но долгожители поговаривали, что страшный это обряд и смотреть на него не след, особенно молодым. А на расспросы юнцов — что да как — отнекивались, мол, сами не видели: уж больно далеко в лесу встречаются Старшие с духами, где и оставляют обреченного на съедение…

— Вставай. Пора тебе.

Эфий с трудом разлепил глаза. Ничего не понимая, уставился на мать.

— Хозяйки уже коз гонят. Собирайся, — зная, как трудно выходит младший из мира видений, пояснила Кайша.

В светло-карих зрачках мальчишки мелькнула улыбка. Он быстро оделся, бегом выскочил за порог, плеснул себе в лицо студеной дождевой водой из деревянного ведерка у входа. Да засмотрелся, приоткрыв рот, на красоту утреннего леса. Качая кронами, что сверкали сочной зеленью в непобедимых лучах солнца, деревья тянулись за уплывающими в небо клочками тумана.

— Ма! — крикнул Эфий.

— С дороги! — буркнул хмурый брат и, проходя мимо, грубо оттолкнул его плечом.

Эфий не обиделся. К вечеру брат повеселеет, подобреет и даже принесет ему, Эфию, чего-нибудь вкусного. А с утра кого же обрадует надобность выбираться из-под теплых шкур да идти в промозгло-сырой лес?

— Ма! Слушай, ма, почему птичьи голоса не улетают в никуда, как туман?

Кайша сделала вид, что не слышит его глупостей, и продолжила мести возле едва тлеющего очага.

— Ма!

— Ешь и ступай с козами! — буркнула мать, стараясь не показать голосом своей боли, а Эфий одним своим видом заставлял ее вспомнить, что намерены сделать с ним Старшие рода…

Юноша сел поближе к переливающимся жарком углям и принялся жевать жесткий, словно кусок засохшего навоза, и столь же вонючий шматок вяленого мяса. Он давно отучил себя чувствовать его вкус и запах, но сторицей возмещал все свои убытки, наслаждаясь парным душистым молоком козы.

— Ма, но ведь смотри: голоса в доме отскакивают от стен, от потолка и возвращаются нам обратно. А птицы поют в лесу, и там нет стен… Почему же мы слышим их голоса? Их должно втягивать в верхнее озеро…

Кайша с раздражением швырнула веник и вышла вон. Ее душили слезы. Если Эфию вздумается рассуждать вот так же перед Старшими рода, его скормят жестоким духам куда раньше, чем собирались поначалу. Кайша не хочет невзгод своему племени, но младшенький, самый любимый, живущий в сердце ее и в душе, достоин лучшей участи. И если Старшие скажут наверняка, что он будет отдан на смерть, она решится нарушить закон и предупредит сына. Может быть, он сумеет спастись. Кругом горы, куда ни кинь взгляд. Эфий сможет уйти далеко и прибиться к другим людям острова. Кайша скажет ему, что надо прятать свою уродливую шею от чужих, да он и сам, не раз битый сородичами, знает, что негоже оголять ее даже перед своими. У Эфия получится уйти: он один из племени солнцескалов способен бежать бесконечно и даже не запыхаться после бега. И если его не окружали, мальчишка всегда спасался бегством, даже не утруждая себя, тогда как остальные валились бессильно наземь после того, как тропа начинала ощутимо подниматься в гору. Мало того, здешние скалы щедры на пещеры, где можно укрыться от ветра, развести костер и переночевать в тепле. Но коли прозорливые Старшие дознаются, кто шепнул «сладкому мясу» ненужные слова, ни Кайше, ни оставшимся детям, ни внукам ее не поздоровится… Так что делать? Внять стонам сердца и спасти бессудебного — или подумать о тех, кто сможет продолжить род и принести пользу племени?

Руки сами делали свое дело: отерли обвисшие бока, замотанные ветхой шалью, раскрыли загончик, вывели козу, нацепили на жилистую подвижную шею непрестанно жующей твари колечко с подвешенным в нем камушком, который громко звякал, ударяясь о края кольца… Коза нервно дернулась, посмотрела на Кайшу изумительно осмысленным взглядом и, завернув морду, почесала нос задним копытцем. И в золотисто-карем глазу с узким черным зрачком, перечеркнувшим его поперек, хозяйке почудился дерзкий вызов: «Не осмелишься сказать!»