Смог - Павел Луговой

Вот так тянутся «дни отдохновения нашего», как выражается Сонечка — ни шатко ни валко, то с огоньком, то с унынием неизбывным. Простите мне ещё раз, Артём Витальевич, что и Вам достаётся моего уныния. Я знаю, Вы мои письма храните. Так вот, эти источающие сплин каракули сожгите немедля по прочтении.

Засим, пожалуй, и закончу хмурое моё словосочетание.

Кланяйтесь матушке вашей и Алевтине Витальевне с наилучшими моими пожеланиями. Аленьке скажите, что обещание своё я помню.

Остаюсь Ваша, В. П.

* * *

Сердце моё Вероника Петровна, здравствуйте!

С обычным уже в эти три недели душевным трепетом перевернул сегодня очередной лист календаря и, воззрясь на дату, возликовал: осталось совсем немного, совсем чуть-чуть до скончания моих мух одиночества.

Слава Богу, всю эту неделю работы у меня было пропасть, так что ни охнуть, ни вздохнуть лишний раз время не позволяло. Почти и не заметил, как пронеслись эти дни, и всё бы хорошо, но куда девать вечера — вечерами тоска по Вас отыгрывалась за весь день, и грызла душу мою до самой ночи и за полночь.

Ну вот, опять начинаю письмо моё с нытья, вместо того, чтобы рассказать что-нибудь забавное, развеселить, подбодрить Вас. Да, это диагноз можно поменять, а характер — он навсегда.

Кстати, об Аполлоне этом… Знавал я одного Аполлона Бельведерского и думаю, ваш Аполлон — тот самый и есть, ввиду редкости сочетания такого имени с такою фамилией. А кроме того, данная Вами характеристика этого типа очень уж совпадает с моими тогдашними впечатлениями. Тип этот давал у нас выставку, года, кажется, этак три назад. Я у него тогда ещё интервью брал. Саму выставку не помню, однако точно припоминаю, что о ней не говорили совсем, а значит, ничего особенного не выставлялось. Запомнилось же пристрастие этого художника к зловонным каким-то сигаретам (не марию-хуану ли он смолил, думаю себе) и к сальным анекдотам — не похабным, не чёрным, а вот именно каким-то, простите за неаппетитные подробности, слюнявым и сальным, что стекали у него с языка на подбородок и капали на пол — пцум… пцок… И ржание (буквально ржание) его следом, прежде чем хоть кто-нибудь успевал сообразить, в каком месте у этого анекдота юмор. Смотрел я на этот его блестящий жирный подбородок с прыщиком, на вкривь и вкось зубы, на бегливые скользкие глазки, на это псевдоанекдотное сало, что стекало с юркого языка, и безумно хотелось мне ударить его, избить, выдрать ему все волосёнки… Уф-ф… Или это у него манера такая рассказывать была сальная, не знаю. Премерзкий тип — вот оставшееся от него впечатление. Ненавижу эту тварь! Простите меня за этот эмоциональный выплеск, сердце моё Вероника Петровна. Если это тот Аполлон, о котором я говорю, а похоже, что так оно и есть, то надеюсь, Вы будете держаться от этого образчика арт-богемы уездного разлива подальше, милая моя. Попадись он мне сейчас, не знаю, что бы я с ним сделал…

«Маркизу де Сад» я и читал и даже видел случайно, а вот упомянутый Вами «Эскориал»… Но мне простительно, я не театрал. Обещаю, что поинтересуюсь в библиотеке, заодно и проясню для себя ассоциации с Испанией, вызвавшие в Вас бессонницу. Льщу себе мечтами о том, как вместе с Вами посмотрю и «Эскориал» (ставят же его у нас, как вы думаете?) и, Бог даст, Испанию…

Боже, Боже, мне бы только дождаться Вас, сердце моё Вероника Петровна! Уже представляю себе, предвкушаю милый облик Ваш, когда явится он мне в тамбурной суете вагона. Вижу тонкую улыбку Вашу, немного усталую, замутнённую полубессонной плацкартной ночью. Уже ощущаю пожатие руки Вашей, поцелуй… Вдыхаю аромат Ваших духов, к которому примешался типичный поездной запах… Боже, как же медленно идёт время!

А замечали Вы, Вероника Петровна, что время вообще странная субстанция и редко когда соответствует нашему о нём представлению? Ведь главное в нашем представлении о коренных, так сказать, глубинных свойствах времени — что? А главное — это то, что скорость течения времени постоянна. Ну, и где же она постоянна, спрошу я вас? Она же скачет туда-сюда, как ненормальная! Да я никому сейчас не поверю, что секунда — это именно вот такой отрезок, на «раз-и», и что в минуте этих самых секунд ровнёхонько шестьдесят. Нет уж, позвольте усомниться! Секунда — это что-то очень длинное, а минута… минута — это же чуть ли не вечность. Да. А когда ожидалось расставание с Вами на эти три недели, помню, время летело вскачь, минуты мелькали пред глазами, как вагоны метро, несущегося на полной скорости… И, признаюсь, так хотелось упасть под колёса этого поезда…

А знаете, что́ я иногда думаю? Я думаю, что все мы живём в разных временны́х потоках, то есть каждый живёт в своём собственном реальном времени. Иногда потоки двух, а то и более, людей (а порою даже и стран или целых миров) пересекаются или сливаются в один, потом снова распадаются, или перепутываются, сходясь и расходясь, наполняясь или иссякая… Да, когда личный поток времени иссякает — это и есть, наверное, конечная точка в жизни каждого человека. Смерть.

Ой, что-то я взялся пичкать Вас псевдофилософскими моими измышлениями, да ещё и тему-то выбрал не самую светлую и жизнеутверждающую. Простите, сердце моё.

У нас погоды наконец-то выправились, метели отсвистели, просвистели — улетели, унеслись куда-то на запад или Бог весть, куда ещё. Вы говорите, у вас там трещат морозы, а у нас ничего такого — всё больше невразумительно как-то всё. И уже обряжают город к Новому году. А ведь правда, Вероника Петровна! Только сейчас подумал: ведь приедете-то Вы аккурат к предновогодней неделе, а значит, ждёт меня вдвойне праздник. Эх, закутим, закуролесим, завихримся, за…! Милая, милая моя Вероника Петровна, молю Вас, богиня моя, вернитесь поскорей, а! И пожалуйста, приснитесь мне в оставшиеся дни. Это жестоко с Вашей стороны — бросить меня на три недели и даже не присниться ни разу!

Люблю Вас, люблю, люблю, люблю! Люблю и целую каждый пальчик Ваш, каждый ноготок, каждый локон.

В волнующем ожидании встречи, навеки Ваш покорный слуга, непроходимый поклонник и обожатель, А. В.

* * *

Ну вот, Артём Витальевич, я и добираюсь до конца истории моей. Скоро уж покидать мне эту юдоль грязелечения и профилактики неврологических заболеваний — теперь уж совсем