Гранатовый срез - Дмитрий Линчевский

— Не расстраивайтесь, — участливо сказал Полынцев, — не все мужчины такие, есть и настоящие. А…

— Вы знаете, — остановила его Светлана, — давайте лучше на сегодня разговор закончим, что-то я сильно разнервничалась, боюсь, реветь начну.

— Хорошо, хорошо, — понимающе кивнул Андрей, — отложим до следующего раза. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь.

В октябре на Кавказе стоит чудесная погода. После долгих месяцев парникового лета, когда температура переваливает за 45 градусов в тени, и ноги варятся в обуви, как яйца в кипящей кастрюле, осень кажется лучшим временем года. Прохладные ночи, теплые дни, раздетые донага деревья, отнявшие у бандитов зеленое укрытие, сухая, шуршащая листва — верный союзник часовых, матовый прожектор луны — милой помощницы ночных дозоров и мягкая тишина полусонной ночи. Все это выглядит щедрым подарком природы, которая будто бы извиняется за то, что погорячилась летом.

Двухэтажное здание грозненской больницы, окруженное высоким бетонным забором, при наступлении почти не пострадало. Большой внутренний двор вмещал: фруктовый садик (запущенный, неплодоносный), цветочные оранжереи (давно без цветов), уютные (когда-то) беседки и даже маленькое футбольное поле. Перед центральным входом, под сенью ореховых деревьев, был оборудован летний штаб сводного отряда СОБР: лавочки, стол — ничего лишнего. Здесь собирались командиры боевых групп на утренние и вечерние совещания.

Начальник сводного отряда, пожилой, крепко сбитый подполковник Тетерин, командовал подразделением в целом неплохо, но иногда в нем просыпались такие качества, которым мог бы позавидовать сам бравый солдат Швейк. Он с легкостью забывал все, что можно было забыть и добрую половину того, чего забывать было нельзя. Например, из его просветленной залысинами головы, постоянно вылетало, что нужно заботиться о продуктах, патронах, лекарствах и прочих слагаемых автономной жизни. Что командир — это прежде всего администратор, а уж потом отчаянный рубака. В итоге бойцы частенько оставались голодными и однажды, решив проучить вояку, примотали к его автоматной спарке* палку копченой колбасы (чтобы помнил о хлебе насущном). Но Тетерин сжевал этот аппетитный 'узелок' в один присест и выводы сделал совершенно обратные: 'С жиру беситесь, еду переводите! — кричал он перед строем, размахивая оставшейся шкуркой. — Я вас научу хавчик беречь! Я вам организую диетическое питание! . И ведь не поленился, организовал. С продуктами после этого случая стало совсем плохо.

Вот к такому командиру направлялся сейчас капитан Калашников (боевой позывной Колдун) с тем, чтобы решить вопрос о помощи землякам.

Тетерин фыркал над рукомойником, обливаясь склизкой радоновой водой. Эта мутная с неприятным запахом жидкость струилась здесь в каждом ручье и, со слов местных жителей, обладала каким-то чудодейственным эффектом. Но вот незадача — пить ее было нельзя. И вовсе не потому, что была она вонюча и масляниста, Бог бы с ним, и не такое пивали. Концентрация радона в этом 'целительном бальзаме' превышала все разумные пределы.

И все-таки, в условиях недостатка питьевой воды, которую завозили издалека и вынуждены были жестко экономить, приходилось пользоваться и этой отравой.

— Доброе утро, ваше благородие! — весело сказал Калашников, подходя к рукомойнику, закрепленному на стволе широкой, в два обхвата, чинары… Или дуба. Поскольку в ботанике никто не разбирался, дерево называли чинарой.

— Если ты решил по старому стилю, то правильно будет — ваше высокоблагородие, — поправил подчиненного Тетерин и, видимо, от чувства нахлынувшей гордости сильнее обычного придавил тюбик с зубной пастой.

— Да? — удивился Колдун, отряхивая с кроссовки белый плевок 'Pomorina',- а говорили, что высокоблагородие — это, начиная с полковника.

— Нет, нет, мой дорогой, — чинно произнесли 'их высокоблагородие', - начиная с подполковника, в царской армии жаловали дворянский титул, наделяли имением и прибавляли в обращении приставку 'высоко'.

Как и в случае с деревьями, в табели о рангах никто не разбирался — в первую очередь сам Тетерин — и сказанное воспринималось, как истина.

— Я вот по какому вопросу, ваше сковородие, — любезным тоном начал Калашников, — вчера с домом разговаривал, узнал, что зарезали там бывшего собровца — горло ножом перехватили. Есть предположение, что следы ведут к нам, даже конкретный адрес назвали, здесь, в Грозном. Попросили оказать помощь в задержании. Что по этому поводу скажете?

Тетерин нахмурился и начал интенсивнее мельтешить щеткой во рту. Он не любил дополнительные нагрузки, особенно исходившие не от начальства.

— А почему решили, что это сделали чечены?

— Не знаю, — пожал плечами Колдун, — им на месте виднее.

— Горло могли перерезать, например: бывшие зэки — типа, лютый народец, бывшие спецназовцы — автоматически, как учили, чтоб пикнуть не успел и много, много разной другой шушеры, особенно, с садистскими задатками.

— Но чеченец ведь тоже мог, правильно? Тем более что есть мотив — месть.

— Да перестань ты, — махнул полотенцем Тетерин, — какая месть? Они из мести вон самолеты взрывают, больно надо с каким-то собровцем возиться.

Колдун понимал, что командир не хочет взваливать на себя лишние хлопоты. Но отступать без боя не собирался.

— Все правильно вы говорите, только ребята нас просили пособить — это же святое дело, да и парень свой, хоть и бывший.

— Ой, только не надо мне на совесть давить, — поморщился Тетерин, — бери свою группу и занимайся, сколько влезет, но только машину не проси.

— Вот те на!? — усмехнулся Калашников. — А куда же я без транспорта? Это ведь не на соседнюю улицу сбегать.

— Какой ты нудный — слов нет.

— Ну, товарищ подполковник, ну ваше преосвяще… превосходи… сковородие, — начал канючить Колдун, путаясь в царских званиях.

— Ладно, — недовольно буркнули командир, — иди, готовься к планерке, там посмотрим, что и как.

Глава 6

Разумеется, полстакана водки для здоровяка Фокина были, что слону дробина. Уже к обеду хмельные градусы полностью выветрились, и голова соображала лучше прежнего. Но одна мысль не позволяла сердцу успокоиться — месть, а точнее, способ ее свершения. Конечно, прибить Тимохина ушами к стенке хотелось, но по объективным причинам не моглось, с другой стороны, ограничиваться простым скандалом было как-то несолидно — душа жаждала расправы. Вот о ней-то сейчас и размышлял оперативник, вполуха слушая нудные показания Николая Викторовича Кривенко:

— Я хоть и молодой, но очень осторожный человек. Сегодня в бизнесе по-другому нельзя. Мне лишние проблемы не нужны. Хочу по-современному работать — чисто, спокойно, без натяжек. Когда про убийство узнал, сразу решил — пора отчаливать, с такими партнерами можно и без головы остаться. То, что объясняет Валера, в смысле директор 'Кроны'- это одно, а как там было на самом деле — еще неизвестно. Может, разборки, может, случайность — даже вникать не хочу. Пахнет криминалом — все, мне здесь делать нечего, пусть сами выясняют, кто там кого убил и почему.

Фокин утвердительно кивнул. Он, наконец, придумал, как отомстить Тимохину, и теперь оставалось только решить, когда и где. Кара должна быть публичной, иначе воспитательный эффект не пробьет толстую кожу воспитуемого.

Николай Викторович воспринял знак головой, как сигнал к продолжению и вновь пустился в рассуждения:

— Мне надо-то было, всего две бочки солярки — копеечная прибыль, и чтоб из-за этого еще жизнью рисковать? Нет уж, подвиньтесь, я не камикадзе в 26 лет со смертью в жмурки играть. Вокруг хватает нормальных людей, с которыми можно цивилизованно работать.

— А знаете, почему нас интересует вопрос о расторжении этой сделки? — освободив голову от карательных мыслей, включился в работу Олег.

— Нет, конечно, — обескуражено произнес Кривенко.

— Да потому что директор 'Кроны' решил, что это довольно странный шаг с вашей стороны.

Сыщик был уверен, что прием: 'на тебя настучали, теперь твой черед' сработает в этой ситуации лучше остальных.

— Так я и думал, — понуро сказал Николай Викторович. — Естественно, когда у самого руки по локоть замазаны, можно в каждого встречного пальцами тыкать.

— Что имеете в виду? — с деланным безразличием спросил Фокин и почти натурально зевнул.

— Я не хочу ни на кого барабанить, но то, что он ругался со своим замом буквально за день до убийства, слышал собственными ушами. Я тогда к ним в фирму заходил, сидел у Белецкой — директор был занят. Так вот, из-за его дверей неслась такая ругань, что стекла в окнах дрожали. Когда зам выскочил от Батюшкина и набросился на Тамару, мол, почему от него договор какой-то скрыли, я сделал вывод, что в фирме кто-то крысятничает. А через день зама не стало. И что я, по-вашему, должен был подумать? Нет уж — чем дальше в лес, тем страшнее партизаны — мне такие замесы не нравятся.