Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии - Александр Сатомский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти и подобные им стихи, наряду с арамейским словоупотреблением и еще рядом особенностей, наводят исследователей на мысль, что всемогущий царь Израиля Соломон не мог быть автором данного произведения. Такого типа рассуждение звучит совершенно естественно в устах бессильного мудреца-созерцателя — но не человека, об административной мощи которого, равно как и о мудрости, в том числе в делах суда, повествует Писание. Упоминание же Бога, вершащего суд, с которым не справляются, а точнее, не хотят справляться бесчестные судьи, есть не более чем роспись автора в собственном бессилии изменить ситуацию, что для Соломона решительно невозможно.
Следующий фрагмент — одно из самых проблемных антропологических рассуждений в Писании:
Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все — суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? (Еккл. 3:18–21).
В оригинале эти стихи имеют довольно сложный порядок слов и синтаксис, поэтому мнения еврейских комментаторов сильно разнятся. Мецудат Давид утверждает, что в стихе говорится следующее: относительно Бога люди подобны скоту, то есть в сравнении с Творцом человек — ничтожен, а Ибн Эзра — что Вседержитель избрал человека среди всех других существ, но сыны человеческие сами, а не Бог, сравнивают себя со скотом.
В среде христианских толкователей царит относительное единомыслие. Лишь святитель Григорий Великий, придерживающийся мнения о том, что Екклесиаст озвучивает в своей книге сначала позицию глупца, а потом позицию мудреца, просто относит слова о единстве человека и животных к первому голосу — глупца.
Бытие указывает на принципиальное отличие творения человека от остального мира. Именно о людях размышление Предвечного совета Троицы: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему (Быт. 1:26) для владычества над всем творением. Здесь же автор не просто указывает на классическую для Книги Бытия мысль о единоприродности человека и животных по их телесности, в чем солидарны и христианские и еврейские комментаторы. Он ставит вопрос не о физиологии, а о посмертии. Отличается ли оно у человека и животных, если разницы в физиологии нет?
На это вопрошание сам Соломон даст ответ в последних стихах 12-й главы. Библейский текст настаивает — разница есть и души людские не подобны душам животных. Словом нефеш Ветхий Завет обозначает витальные силы всякого живого существа, нефеш есть и у животных, и у человека. Но только человек получает от Бога дыхание жизни и становится душою живою. Это-то и есть собственно душа человеческая — нешама, а не витальность как таковая, отличающая живое от неживого.
Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него? (Еккл. 3: 22).
Частое вопрошание: «Кто видел, кто знает, есть ли что-то за горизонтом человеческой жизни?» — вот боль Екклесиаста. За это книгу любили христианские отцы-комментаторы, так как на все ее честные и болезненные вопросы, пусть и через столетия, но был дан решительный и однозначный ответ.
Глава 4
И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, о утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сило, о утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; о блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем (Еккл. 4:1–3).
Автор возвращается к темам, прозвучавшим в 16-м стихе 3-й главы. В Библии немало написано о притеснениях сильными слабых, об отсутствии правого суда, о зле социального неравенства, больше всего — в пророческих книгах. Пророк не просто констатирует проблему, он говорит, что Бог на стороне слабого и Он сокрушит сильных земли, тех, кто не протянули слабому руку помощи, то есть не исполнили функций, возложенных на них Богом вместе с богатством и силой.
У Екклесиаста, как и у большинства представителей учительной литературы Израиля, Бог безмолвствует. Это последний пласт израильской литературы. Закон — Тора, Пятикнижие — это активное слово Бога, обращающегося к творению и к Своему народу. Пророки и историческая литература — повествование об истории развития отношений с Богом, ответ Израиля на слова Бога и во многом также диалог между Яхве и Его народом. А учительная литература — рефлексия книжников на первые два блока, теоретизация, осмысление сказанного и сделанного и попытка дать некие универсальные советы исходя из осуществленной рецепции.
Потому и рассуждения Когелета о проблемах социума так тяжко беспросветны. Вот сила — на нее нет управы. Вот угнетение — нет защитника. Хотя Библия учит, что Бог принимает вопли вдов и воздыхания притесняемых, как каждого конкретного человека, так и целого народа. Пример тому — вопль народа Израильского, даже не обращенный к Богу, а просто крик боли (см. Исх. 2: 23–25). Бог слышит его и начинает действовать.
Из беспросветной картины социума, наблюдаемой Екклесиастом, вырастает радикальный негативизм по отношению к жизни вообще, помноженный на абсолютный перфекционизм из серии «все или ничего». Ибн Эзра считает, что Соломон из гордости превозносит долю мертвых: «Любой человек предпочтет получить кару с Небес, чем претерпеть притеснения со стороны подобных ему, и потому предпочтет смерть жизни». Он же считает оборот о выкидыше не более чем яркой метафорой. Однако многие из законоучителей Израиля в своих теологических спорах пришли к тем же выводам, что и Соломон. Школы Гилеля и Шамая после двух с половиной лет спора заключили, что человеку лучше не рождаться на свет.
Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это — суета и томление духа! Глупый [сидит], сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом
