Шпион - Павел Астахов

Он вздохнул и потянулся за бутылкой коньяка, которая дежурила в тумбе стола. Он всегда держал ее на пожарный случай. Сейчас был именно тот самый случай, а трубы, как говорится, горели с утра пораньше. Но едва он вытянул бутылку из укрытия, как в дверь постучали, и раздосадованный Борис вернул дежурную бутылку на место.

— Входите!

Дверь отворилась, и на пороге возник не так давно появившийся в институте и уже совершенно доставший Черкасова своей торговой жилкой коммерсант-издатель Алек Кантарович.

«Принесла нелегкая», — подумал Борис и кисло кивнул:

— Входи. Чего тебе?

Черкасов не считал нужным говорить этому сопляку «вы» и намеренно тыкал, заодно указывая, где его место в институте. Но теперь, когда он достаточно четко указал Юре Соломину главного «козла в огороде», все еще не посаженный в камеру Кантарович откровенно раздражал его.

— Здравствуйте, Борис Васильевич.

— И ты не хворай. Зачем пришел? — повторил раздраженно Черкасов.

Гость уже видел, что зашел не вовремя, но не отступил.

— Борис Васильевич, я, наверное, не вовремя. Но у меня короткий вопрос.

Черкасов высокомерно кивнул:

— Если короткий, то валяй!

— Мы поставили в план некоторые новые издания на следующие три квартала.

— И?

Черкасов демонстративно уставился на прыщ, выскочивший у Алека на носу и тщательно замазанный маскирующим гримом.

«Вот баба!»

Алек смутился; он явно не знал, как отвести этот зубодробящий взор чекистского оптического прицела, и от напряжения даже икнул.

— Ой! То есть я хотел сказать, что принес вам список. Можно заверить?

— Список? — поднял брови Черкасов и кивнул на свой стол: — Ну, раз принес, выкладывай.

Кантарович придвинулся, явно смущаясь, положил перед ним папочку с тесемочными завязками и, так же неясно чего смущаясь, отступил назад.

Борис видел, что Алек, по слухам уже начавший зарабатывать весьма и весьма приличные барыши на издательстве, экономил на всем: покупал самые дешевые картонные папки, использовал самую низкокачественную бумагу, и даже скрепки у него были мало того что железные, так еще и ржавые. При этом одевался он с иголочки.

Черкасов поморщился и развязал веревки. Выложил листы и попытался сосредоточиться. Это получилось не вполне четко. Тогда он решил довести начатый процесс до логического завершения и повернулся к Алеку:

— Так. Давай ты сейчас погуляешь полчасика, а потом зайдешь ко мне. Я посмотрю список и скажу тебе все, что думаю по этому поводу.

Кантарович забеспокоился:

— Борис Васильевич, только мне нужно обязательно не позже…

— Ишь ты! — Черкасов скорчил старческую рожу и шутовски зашепелявил: — Куда торописся, милай?

Алек смутился и тут же через силу, словно извиняясь, улыбнулся:

— Да в типографию нужно ехать. Сами понимаете, работа.

Вышло это так униженно, что Черкасов оживился:

— Ага. Понимаю. А я, значит, тут зря свой хлеб ем? Так получается, по-твоему?

— Да нет, что вы… — начал было Алек, но Черкасов уже поднимался из-за стола.

— А ну! Кру-гом!!! Шагом! Арш!!!

Кантарович пулей вылетел в коридор, едва не сбив спешившую к Черкасову секретаршу ректора, и Черкасов удовлетворенно рассмеялся, а жизнь на мгновение стала ярче и осмысленнее.

— Как я его! Еще годик, и он, даже если его не посадят, от пола у меня отжиматься будет!

Плевок

Едва не сбитая Кантаровичем секретарша взвизгнула и отскочила, и он окинул ее злобным взглядом, но нахамить не посмел.

— Здрасте! — выцедил сквозь зубы. — Тороплюсь, извините уж.

Алек ненавидел всех: и Черкасова, и этот институт, и эту страну. Выходки зама по режиму его и раздражали, и еще больше унижали. Порой он еле сдерживался, чтобы не сказать ему что-нибудь очень дерзкое и даже оскорбительное.

«Ну, ничего, придет время, и ты заплачешь… — бубнил он под нос, — кровавыми слезами. Дай только срок. Вашей конторе вообще день-два существовать. Всех вас изведем под корень. Вон как в Эстонии и Литве. Ответите за все, кровопийцы…»

Однако, погуляв, как было сказано, полчаса, Кантарович снова был в кабинете Черкасова. От того приятно пахло коньяком и лимоном. Настроение заместителя ректора по режиму заметно улучшилось, а в стальном взгляде бесцветных глаз заиграли искорки сознания. Алек, уже перебравший все мыслимые способы расправы над ненавистным чекистом и остановившийся на проклятье, вытащил и аккуратно поставил на стол очередные пол-литра «Хеннесси».

Черкасов криво усмехнулся, ловко подхватил бутылку за горлышко и вдруг подбросил ее высоко-высоко, под самый потолок. Алек вжался в стену и зажмурился. Однако ничего не произошло. Черкасов подхватил вращающуюся бутылку на лету и, продолжая траекторию полета, сунул ее в стол и захлопнул дверку.

— Чего прищурился? Садись.

Он явно смягчился с момента их расставания и явно не от съеденного лимона.

— С-с-с-спасибо, — голос Алека предательски дрожал.

Он присел в потрескавшееся кресло у стола, а Черкасов повернул и подтолкнул к нему папку из дешевого картона…

— Держи свой план.

Алек, затаив дыхание, открыл папку, и его затрясло от негодования.

— Но здесь же половина вычеркнута…

Почти половина тем и названий была размашисто перечеркнута красным карандашом с какими-то пометками. От плана издательства оставался куцый огрызок из никчемных устаревших учебников.

— Где ж — половина? Ты что, ослеп, Кантарович? — размашисто провел рукой над папкой зам по режиму. — Гляди, сплошной полет ученой мысли! Печатай на здоровье!

Алек шумно глотнул, а Черкасов развалился в кресле. Ему определенно нравилось демонстрировать свою власть, и сейчас он просто показывал, кто в институте решает, какие учебники печатать, а какие — нет.

— Вы, Борис Васильевич… вы, — Алек перебрал все подходившие к случаю слова, и не матерным было только одно, — вы — ретроград!

Черкасов подался вперед, упер здоровенные кулаки в стол.

— Кто-о-о-о? Я тебе покажу реет-ро-град! Ты у меня вообще вылетишь из института. Коммерсант, твою мать! Где ты был со своей коммерцией, когда я кровь проливал?! А?

Алек, уже понявший, что дальше будет лишь хуже, постарался смягчить свой выпад. Он улыбнулся жалкой, насколько смог, улыбкой и заставил себя посмотреть в налившиеся кровью глаза чекиста.

— Простите, Борис Васильевич. Вырвалось. Я не хотел вас обидеть. Но и вы меня поймите.

Наступила пауза, долгая, затяжная, и наконец Черкасов с презрением покачал головой и плюнул под стол — в корзину для бумаг.

— Тьфу ты, тля! Вот хотел хоть раз намылить тебе шею. Нет же! Снова ты выскользнул! Ух, Кантарович, поганое семя! Скользкий ты, как жаба во время случки.

Алек стоял перед ним, стиснув зубы. Он не мог допустить, чтобы столь тщательно подготовленный план издательства был сорван прихотью этого мужлана, однако возражать ему сейчас было бы неумно.

— Ладно, не гоношись, Алек Моисеевич, — то ли примирительно, то ли равнодушно махнул рукой Черкасов.

Алек вспыхнул:

— Но я не Моисеевич, извините. Я…

Черкасов опустил огромный кулак на стол.

— Все вы Моисеевичи! Живи, короче, пока. Но темы секретные не трожь! Не твоего пархатого ума дело! Понял?

Алек опустил глаза:

— Понял.

Затем, не поворачиваясь, попятился, нащупал дверь, открыл и кое-как вывалился в коридор. Закрыл дверь и огляделся по сторонам. В коридоре никого не было. Алек вобрал воздух в грудь, на мгновение замер и с чувством, смачно харкнул на дверь. Впрочем, тут же испугался и быстро-быстро размазал рукой плевок. И не успел Черкасов прислушаться к странным звукам за дверью, как Алек уже мчался в приемную ректора Рунге — аж через три ступеньки.

Гений

Вице-президент Академии наук и ректор Института кибернетической физики Илья Иосифович Рунге раскладывал на столе платежные ведомости, хотя вовсе и не ректорским делом было распределять премии и гонорары за напечатанные в издательстве работы его сотрудников. С недавних пор у терпящего системный крах института при почти полном отсутствии бюджетного финансирования появились собственные источники и статьи дохода. Прежде всего это произошло из-за лоббирования интересов коммерсантов, готовых на определенных условиях участвовать в научных программах, — из тех, кто еще верил в российскую науку и ее будущее, и из тех, кто вовсе в нее не верил, но готов был конвертировать уже заработанный научный капитал в твердую валюту. Приходилось считаться с первыми и мириться со вторыми.

Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.