Шпион - Павел Астахов

Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.

— Илья Иосифович, к вам просится Кантарович.

Рунге посмотрел поверх очков на девушку и пожевал воздух вставными челюстями.

— Ну-ну. Приглашайте. И вот что… сделайте мне… нет, нам, чайку. Гостю можно без сахара. А мне положите и размешайте три… нет, два куска, — академик Рунге тоже не отличался расточительностью.

Через минуту секретарь внесла два стакана чая. Один хрустальный в серебряном подстаканнике, другой — обычный, с алюминиевой ложкой внутри, но без сахара. Вслед за ней в кабинет просочился и взволнованный Алек Кантарович. Он почтительно поклонился и тут же подсел к столу. Положил на стол папочку с бумагами и затараторил, не давая старику перевести дух:

— Илья Иосифович, доброго здоровья! Скажу вам честно и откровенно, это просто гениально. Ге-ни-аль-но! Ваша работа — украшение науки!

Рунге растерялся; последний свой труд он опубликовал в конце 1982 года. С тех пор так и не сподобился.

— О чем вы? — заинтересованно прокряхтел он. — Какая работа?..

— Как же, Илья Иосифович? — поднял брови Кантарович. — Ваш труд по охлаждению ракетных двигателей!

Рунге закряхтел и пожевал воздух. Новый зубной протез никак не хотел вставать на место и все еще притирался к челюстям. Он чмокнул.

— Да-да. Как же, как же. Помню. Ах, если бы не смерть вождя… — он мечтательно закатил глаза.

— Вождя?

Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.

— Да-да… — Он потянулся и сладко хлебнул чайку.

— А какого вождя вы имеете в виду? — попытался поддержать беседу Кантарович.

Рунге досадливо покачал головой:

— Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…

Академик опасливо оглянулся.

— Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…

На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.

— Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… — сказал он главное, — явно перегнул…

Алек закивал головой:

— Вы совершенно правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас — полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова…

При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.

— Что там еще? — поморщился он. — Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?

Алек закивал и принялся объяснять:

— Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже — подтвердить, — тут же поправился Алек.

Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…

— Так, — сурово прокашлялся он, — и что же вы хотели подтвердить?

— Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, — пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.

— А что сказал ученый совет? — поправил очки Рунге. — Напомните.

— Ученый совет, прошедший… — Алек открыл папку и сверил дату, — две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.

Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.

— Что это значит?! Это как понимать?! — ткнул он пальцем в красные линии и кресты: художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.

— Как видите, — Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. — Такое вот отношение к делу…

Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.

— Кто это сделал?!

Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.

— Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.

Игрушки

Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.

«Пора», — понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь:

— Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…

— Правда? — Взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.

— Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, — безбожно врал Алек.

Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.

— Это хорошо. Правильно.

Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана:

— Но он, как и всякий неспециалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает по сути многих работ.

Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.

— Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…

Академик презрительно фыркнул.

— Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.

Алек замер: пока все шло как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.

— Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, — подытожил академик, — а тем более работ Смирнова.

— Мне тоже так кажется, — кивнул Алек. — А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.

— Игрушек? — вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.

Алек замахал руками:

— Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…

Академик насупился:

— Ну, и?..

— Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.

Услышав слово «деньги», академик оживился:

— Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.

Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся:

— Да-да? Что такое?

— Так вот я и говорю, Илья Иосифович, — напомнил Алек, — они платят очень приличные деньги всего лишь за возможность производить востребованную продукцию. Настоящие игрушки для взрослых. Но Черкасову на это плевать.

— И что же делать? — опечалился академик.

Он мысленно жалел детишек, лишенных безжалостным Черкасовым радости пустить в своего соседа торпеду или ракету.

Алек откинулся на спинку стула.

— Не мне советовать ректору и вице-президенту Академии наук. Но если бы вы сочли возможным утвердить данный список публикаций не только как ректор, но и провести решение через президиум Академии… — Алек замер.

Теперь решалась судьба всего предприятия. Старик решительно кашлянул, шлепнул рукой по столу и выдернул из подставки длинную ручку, стилизованную под гусиное перо. Ради детей он готов был на все. Тем более за это платили валютой.

— Где поставить визу?