В водовороте века. Мемуары. Том 1 - Ким Сен

Но, конечно же, это общество начинало подвергаться жестоким репрессиям со стороны японских империалистов. И нить, ведущую к нему, они взяли в свои руки осенью 1917 года.

В один из ненастных ветреных дней трое полицейских ворвались в класс Менсинской школы, где шел урок, без всяких на то причин арестовали моего отца. Арестовали его и увели.

Следовавший за ним до Мэкчжонской переправы один наш односельчанин по фамилии Хо спешно прибежал к моей матери и передал ей просьбу отца, которую он передал ему около переправы втайне от полицейских.

Выполняя эту просьбу отца, мать поднялась на крышу, достала находившиеся под нею секретные документы, бросила их в топку и сожгла.

Со следующего дня после ареста моего отца христиане села Понхва собрались в Менсинской школе и отслужили утреннюю молитву за освобождение арестованного. А жители Пхеньяна и Кандона направились в Пхеньянское полицейское управление и предъявили ему письменное требование освободить моего отца.

Узнав о предстоящем судебном процессе над отцом, мой дедушка, проживавший в Мангендэ, направил моего старшего дядю в полицейское управление, чтобы узнать намерение моего отца: нуждается ли он в адвокатах для личной защиты или нет. Мой дядя говорил ему, что готов нанять адвоката при судебном разбирательстве, даже если для этого придется продать все домашние пожитки. Отец наотрез от этого отказался.

— И адвокат и я на суде будем иметь только одно оружие — язык. Не надо нанимать адвоката, тратя на это зря последние деньги. К чему тут адвокат: я ни в чем не виновен! Я не преступник!

Японские империалисты трижды проводили в Пхеньянском суде судебный процесс над моим отцом. Каждый раз он решительно заявлял: «Я как кореец люблю свою страну и поступаю так во имя ее интересов. В чем же тут мое преступление? Я не признаю и отвергаю такое несправедливое судебное разбирательство властей!»

В ответ судебное разбирательство еще продлилось. И лишь третий тур этого издевательства закончился приговором. С чем сравнить такое насилие?!

Отец в тюрьме. А как быть с нами? Дядя Хен Рок вместе с младшим дядею по материнской линии Кан Ен Соком пришли в село Понхва, намереваясь увезти нас в Мангендэ. Но мать от этого отказалась, заявив, что проведет зиму здесь: она хотела завершить дела отца, держа связь с приходящими к нам членами Корейского национального общества и другими участниками антияпонского движения.

И лишь весною следующего года, когда ей удалось завершить эти неотложные дела, мы вернулись в Мангендэ, Тогда мой дед вместе с дедом по матери прибыли с тележкой в наше село и перевезли в Мангендэ наш домашний скарб.

Эту новую весну и лето я проводил очень мрачно, угрюмо.

И каждый раз на мой вопрос: «Через сколько дней отец вернется», от матери я слышал ответ один и тот же: «Он скоро вернется».

Однажды мы с нею поднялись на сопку Манген, где были качели. Она взяла меня на руки, забрались мы на качели и она сказала:

— Чын Сон(Сон Чжу — ред.)! Река Тэдон освободилась ото льда, и деревья все покрылись зелеными листьями, а отец еще не вернулся. Твой отец боролся за то, чтобы освободить страну. Разве это преступление? Скорее становись взрослым, чтобы отомстить врагу за отца! Подрастешь, обязательно станешь героем и освободишь страну!

И я обещал непременно выполнить этот наказ матери.

Она втайне от меня не раз сходила в тюрьму. Но, возвратившись, она и словом не напомнила мне о ней.

Однажды она сказала мне, что надо сходить в Пхальгор потрепать вату. И сама отправилась вместе со мною. Мимоходом она заглянула в Чхилгор, в свой родной дом, и попросила потрепать вату, а потом собиралась пойти прямо в Пхеньянскую тюрьму. Бабушка по матери упрашивала ее, чтобы она сходила одна, оставив меня.

— В своем ли ты уме? — сказала бабушка. — С таким несмышленышем пойдешь в тюрьму! Он как увидит отца за решеткой, с перепугу у него и глаза на лоб выкатятся.

Тогда мне было шесть лет.

Как только мы перешли через деревянный мост, перекинутый через реку Потхон, тюремное здание я узнал с первого же взгляда. Хотя никто мне не подсказывал, какая она — тюрьма, увидев здание такого необычного вида, я сразу понял, что это она. Она устрашала собою всю окружающую природу. Тюрьма! Это сооружение выглядело таким жутким и страшным, что от одного взгляда на него можно сойти с ума. Не только железные ворота, ограда, наблюдательная вышка, железные решетки на окнах, но и черная форма стражи, сам взгляд этих часовых были исполнены свирепости и злобы. Страшной жутью веяло от них.

Камера свидания, куда мы вошли, была довольно темная, куда не проникали даже солнечные лучи. В ней было так темно и душно, что и дышать даже было тяжело.

Несмотря на это, отец, как обычно, улыбнулся нам. Обрадованный моим приходом к нему, он похвалил мать, что она привела меня к нему.

Он был в острожном халате. Он так осунулся за это время, что с первого взгляда я не мог и узнать его. И весь в кровоподтеках, в синяках и ранах: и лицо, и шея, и руки, и ноги.

Сам такой замученный, он беспокоился больше о семье. И, вместе с тем, в моих глазах он был таким внушительным, держался с таким достоинством, что меня наполнили не только чувство возмущения и обиды на этих извергов, но и гордость за него.

— Сынок мой, вон как ты подрос за это время! Вернешься домой, хорошенько слушайся старших и прилежно учись!

Он говорил голосом невозмутимым, не обращая внимания на ту сторону, где сидел тюремщик. И голос его, мне казалось, за это время нисколько не изменился, и тон такой же мужественный.

И вдруг, как я услышал его голос, у меня на глаза навернулись слезы. Но я громко ответил:

— Слушаюсь! Только ты поскорей бы вернулся домой.

Довольный моим ответом, он кивнул мне головой. А обращаясь к матери, он просил ее позаботиться о торговцах частыми гребнями или кистями, если они придут к ней. Это он, как понял и я, имел в виду товарищей своих по революции.

В этот день непоколебимый вид отца произвел на меня такое глубокое впечатление, какого не забыть мне никогда.

Из воспоминаний того времени нельзя забыть еще встречу с Ли Гван Рин тоже в камере свидания. Она училась в отделении домашнего искусства Пхеньянского женского колледжа, была членом Корейского национального общества. К счастью, щупальца японской полиции не протянулись еще к ней.

Она вместе с подругой по колледжу — членом этого общества — пришла на свидание с моим отцом. К тому времени, когда еще преобладали феодальные предрассудки, приходить девушкам в тюрьму, тем более на свидание с политическим преступником, было делом далеко не легким. Если будет разглашено, что она ходила в тюрьму, то ей не выйти замуж. Так был устроен мир. А она, модная щеголиха, именно в такое время и пришла на свидание с политическим преступником, что не на шутку удивило и озадачило даже тюремщиков, которые и отнеслись к ней с особой осторожностью. А она с таким задором и с таким светлым лицом утешала добрыми словами отца и мать.