Газета День Литературы # 120 (2006 8) - Газета День Литературы

***

Великая Китайская Стена. Говорят, что это единственное рукотворное сооружение на Земле, которое видно с Луны. Сама Стена достаточно узкая – метров 5, и по сравнению с нашими русскими Кремлями – невысокая. Она ползет змейкой по гребешкам горных хребтов, обросших темно-зеленым лесом. Сложенная из белых камней и кирпича, во многих местах искусственно подсвеченная, она очень контрастна по отношению к окружающему фону. Но и без подсветки, представьте себе, как солнце и луна озаряют тонкую белую ниточку, проведенную по краю мощной череды горных хребтов, и тянется эта ниточка с запада на восток Китая 5000 километров!

Мы с писателем Александром Сегенем и нашим переводчиком Андреем отважились взобраться на вершину горы по Китайской Стене. Оказалось, что это непросто. Ступени очень крутые, и это удивительно, будто построили их для длинноногих европейцев. Но по краю ступени стерты ногами многочисленных туристов, поэтому, держась за поручень, можно потихоньку подниматься. Необычны ощущения подъема: идешь, идешь и не чувствуешь усталости. Когда останавливаешься на площадке, то вдруг начинаешь тяжело дышать, сердце выпрыгивает, а ноги подкашиваются от слабости. При этом ты смотришь вниз, по сторонам, а вокруг – необыкновенная красота! Далекие дали, горы, леса, облака, еле различимые вдали участки Китайской Стены... Улетаешь куда-то далеко за эти облака и горы, потом возвращаешься от какого-нибудь постороннего звука и вдруг понимаешь, что усталость исчезла..

Подняться-то мы поднялись, хоть и трудно далась гора, а вот спускаться было намного тяжелее. Такая вот восточная философия – подъем тяжел, но это путь вверх, к вершине, и если, останавливаясь, смотреть в небо, а не вниз, то усталость проходит и даются новые силы. Это радостно, это захватывает. А вот назад, вниз – это утомительно и неинтересно. И гораздо страшнее, чем вверх. Думается, зря мы говорим "катиться по наклонной". Думается, что это тяжелее и мучительнее, чем вверх и нам только кажется, что скатиться легко... Зато внизу нас ждут свои. Мы с Сегенем стали героями дня, как будто покорили Эверест. Переводчик Андрей улыбается, слушая наши бурные, восторженные речи. Он-то уже не раз "покорял" Стену вместе с многими группами туристов. А мы чувствуем, что не зря родились на свет.

***

У китайцев совсем другой менталитет. Но у китайцев-русистов – менталитет больше русский, чем китайский. У них очень тонкое чувство юмора и очень чуткий ум. Такое ощущение, что к каждому русскому слову они мгновенно выстраивают армию в 50.000 иероглифов, с которыми происходит необыкновенное взаимодействие. Однако китайский легкий, как ветер, юмор посажен в банку условностей, обычаев и традиций. У нас он более раскованный, если порой не распущенный. Китаец никогда не будет шутить с женщиной так, как не хотел бы, чтобы шутили с его женой, не посмеет "подколоть" начальника, не станет "подтрунивать" над старшим. Некоторые вещи, которые нам кажутся смешными, их приводят в полное замешательство. Один переводчик рассказал мне, что как-то переводил длинную, замысловатую шутку гостя, а в конце перевода его вдруг осенило, что наружу может выскочить второй и третий нелепый смысл этой шутки, а для гостя это будет нежелательным. Он мучился и так и сяк, а потом вынужден был сказать, спасая деловые отношения между фирмами, следующее: "Наш уважаемый гость пошутил. Это очень смешная шутка. Прошу вас, посмейтесь, пожалуйста".

Конечно, подобный перевод недопустим на официальных встречах и приемах, поэтому наш гениальный переводчик Андрей, как губка, впитывает каждое наше слово и всегда наблюдает за нами, словно снимая на камеру все наши движения . И это, кажется, помогает ему в работе. Он поочередно становится то тенью В.Г. Распутина, то отражением Л.И. Бородина, и я ловлю в его исполнении то медлительный поворот головы Валерия Николаевича Ганичева, то открытую улыбку Владимира Бондаренко, то он пригладит волосы, совсем как Николай Лугинов... Чтобы перевести слово человека на свой язык, надо стать немного этим человеком, а чем сложнее человек, тем тяжелее стать им хотя бы на время. Как удалось Андрею стать всеми нами – непостижимо! Я всегда наблюдала за ним, познавая через него его страну и народ. Вот, Андрей разговаривает с Леонидом Бородиным – разговор, видимо, серьезный, судя по всему, философский, и со стороны это два одинаковых философа. Через несколько минут подбегает с организационными вопросами по китайскому массажу Олег Бавыкин, и от Андрея-философа не осталось и следа. Он уже – Андрей-Олег, летящий по холлу гостиницы к портье, видоизменяется на глазах, как поток воды, приобретая форму данного волей случая сосуда.

Мы так переключаться не умеем. Вернее, если постараться, то можно попробовать, но после третьего переключения может последовать взрыв, от которого сосуда просто не останется. Китайцы очень терпеливая и доброжелательная нация, они вежливы и незлопамятны. Но память у них хорошая. Это нация со стальным стержнем внутри. И сталь умеет двигаться, гнуться и не ломаться. Ртутная, резиновая какая-то сталь внутри них. Они по-детски открыты, имеют обостренное чувство несправедливости. Невозможно их не полюбить. Великая нация, мощная, здоровая, сильная, отдохнувшая. А мы – устали. Мы ослабли и заболели чередой событий 19 века. Это отдельная тема отдельных разговоров, которые всем надоели. Остановлюсь на том, что они и мы – две имперские, государствообразующие нации, на данном этапе жизни отличающиеся друг от друга как день и ночь, небо и земля, черное и белое, как две энергии – инь и янь. Я говорю о нациях, а не о государствах.

***

Китайцы несколько растеряны по поводу положения дел в современной русской литературе. Они, кстати не называют ее "российской", как у нас нынче принято. Однако понятие "современная русская литература" изменилось в их чутком восприятии, и героя, на которого можно было равняться при написании идеологически выстроенного литературного произведения, им теперь найти трудно. Им трудно и нам трудно. В бурном, мутном потоке современной русскоязычной книгопродукции чего только нет, кроме героев. Да и есть ли они в жизни, на земле?

Китайцы более 20 лет переводят В.Г. Распутина. На встрече со студентами Шанхайского университета студенты-русисты устроили настоящий праздничный концерт, с русскими песнями и танцами, читали на русском и китайском стихи классиков, отрывки из прозы В.Г. Распутина.

Валентин Григорьевич – удивительный человек. Он почти всегда молчит, а когда выступает, говорит сложно. Предложения его похожи на тонкие деревца в пышными кронами, в которых трудно пересчитать и перечислить все веточки и листики нашему переводчику Андрею. Смуглые щеки Андрея становятся пунцовыми, он переводит эмоционально, старательно, и картина получается необыкновенная: сдержанный, немного равнодушный голос Распутина и восторженный, энергичный, заряженный открывшимися сходу истинами перевод Андрея. Андрей отражает то, что скрывает за своим мудрым спокойствием Валентин Григорьевич.

Едем с Русского кладбища в Харбине. Нас обещали завезти на шелковую фабрику. Все под впечатлением посещения: русские имена и фамилии, человеческие судьбы – счастливые и несчастные, встреча с потомками русских (одну из могил убирали две старушки, мы долго разговаривали с ними на русском языке), закрытая православная часовня...

Садимся в автобус. На душе тревожно и муторно. Просто очень тяжело и нехорошо. Единственным лекарством может стать покупка шелковых кофточек и шарфиков. Это уже проверено мной, поскольку все женщины никогда не уйдут далеко от своего начала.

– Теперь мы едем на шелковую фабрику? – спрашиваю я одновременно всех и слышу от Валентина Григорьевича:

– Ни в коем случае!

Он сидит впереди меня. Я заглядываю через его плечо:

– Не едем?!

– Нет, конечно. После кладбища как можно думать о мирском, о покупках и развлечениях?

– Почему же... о мирском? – забеспокоилась я. Очень хотелось купить кофточку... Находясь в центре Великого Шелкового пути, по которому тысячи лет бесчисленные караваны верблюдов везли тоннами шелка в Европу, сидеть в синтетических нарядах который день...

– Эта поездка была запланирована!

– Не положено, – не соглашается Валентин Григорьевич. – Обычай у нас такой.

Я надолго задумываюсь. Никто не спорит. Распутин – классик. Я, начиная с 8 класса писала сочинения по его произведениям. Но при чем тут шелковая фабрика? И я пошла в атаку. Начала доказывать, рассуждать, не соглашаться, оставляя про запас возможность уговорить, в конце концов. Но Валентин Григорьевич неумолим. Нет и все. Я выпрямилась в кресле, набирая силы, потом снова завелась: