Мы вдвоем - Эльханан Нир

Прогуливаясь, они дошли до цистерны, присели рядом с ней, Анат принялась выдергивать из новых кроссовок непокорные колючки, упорно цеплявшиеся за подошву, и Эммануэль вдруг спросил ее, что она в нем нашла.

«Нет, в самом деле, я честно спрашиваю, ты полна энергии, на что я тебе нужен?» — и впился в нее полным беспокойства взглядом. Рассмеявшись, она ответила: «Ты мне еще как нужен, — и вскоре добавила, что знает: он будет совмещать изучение Торы с работой в оптике и что ее ничто не пугает. — Я знаю, что, когда ты поймешь это, ты еще посвятишь все свое время Торе. А если и нет, я все равно люблю тебя и хочу быть с тобой». — И она беззаботно засмеялась, зная, что эта стена, воздвигнутая Эммануэлем между собой и внешним миром, охраняет сокровище, которое сидит теперь смущенно рядом с нею. И дело вовсе не в травме войны, у него просто чересчур чувствительная душа, она-то знает. Анат уже воображала лимонные поля, которые взрастут в стенах его крепости, представляла, как эти стены покрываются густыми лианами дикого винограда и цветами жасмина.

Беэрот быстро разрастался, в нем жило уже около девяти десятков молодых семей, исполненных общинного духа. Почти каждый состоял в одной из множества комиссий поселения, а Эммануэль первые два года служил местным раввином: на недолгом собрании членов поселения предложение Ариэли, чтобы рав Эммануэль Лехави стал раввином Беэрота, было принято единогласно.

То были лучшие годы Эммануэля. Он приходил в синагогу за десять минут до молитвы, после вечерней молитвы произносил ежедневное постановление, занимался суждениями о субботе, кашруте[56] и, разумеется, семейной чистоте, и при этом по-прежнему каждый день ездил в свою оптику. Он открыл пятничный колель, где проводил увлекательные уроки по Танаху[57], в субботу после службы давал урок по разным ѓалахическим вопросам, а после обеда проводил занятие для женщин по недельной главе. Но все это прекратилось спустя ровно два года. Тогда он позвал Анат и сказал ей: «Поселение разрослось, все хотят, чтобы я был активнее, давал уроки детям, произносил речи на имянаречениях и обрезаниях, мирил супругов — знаешь, после нескольких лет брака многие пары перестают ладить и сразу бросаются к раввину. А еще эти бесконечные войны между сефардами и ашкеназами[58] о правильном обряде молитвы, читать ли женщине кадиш или нет, танцевать ли со свитком Торы в женской части или нет — и, что бы я ни сказал, всякий раз кто-то остается недоволен. Так что хватит, сил моих больше нет. Сдалось мне все это».

Анат пробовала поспорить: «Эммануш мой, ведь вся сила роли духовного лидера в том, что у него нет ни секунды покоя, но ты же помогаешь наставлять целую общину на путь Торы, что может быть важнее этого?»

Она попыталась поговорить с равом Лидером, чтобы тот убедил его, но Эммануэль уперся: «Поверь, я правда больше не могу, это одни заботы и только». Он направил письмо в управление, не поддался уговорам председателя остаться, сказал и ему, что больше не может, просто не может. Ариэли неделю кряду почти каждый вечер приходил его умолять, говоря, что пусть прекратит все уроки, только выносит ѓалахические суждения. Но Эммануэль ответил: «Все не так, Ариэли, не так, это серьезная роль, она требует отдачи» — и отправил письмо, всем девяноста семьям Беэрота, сообщая об окончании своей службы раввином поселения и прося с этих пор обращаться к нему «Эммануэль», а не «рав Эммануэль». В конце письма указал; что хотел бы возглавить поиск нового раввина себе на замену. «Я не бросаю дело, а просто хочу посвятить себя профессиональному занятию офтальмологией», — закончил он лаконичное письмо предложением, добавить которое упросила его Анат.

И он в самом деле возглавил группу, которая с большим трудом искала нового раввина для поселения, где с уходом Эммануэля с этого поста усугубились расколы и споры между ашкеназами и сефардами, особенно по вопросам обряда молитвы и расположения сидячих мест на мероприятиях: мужчины и женщины отдельно или смешанно, семьями. Каждая сторона была вооружена арсеналом имен авторитетов, чьи постановления подтверждали ее мнение, и все подкрепляли свои речи именем реб Моше Файнштейна[59], а в последний праздник Симхат Тора[60] всплыл еще и вопрос танцев женщин со свитком Торы, который угрожал расколоть поселение надвое. После каждой такой свары в синагоге Эммануэль возвращался к Анат с ощущением собственной правоты: «Видишь? На что мне весь этот балаган?»

Старожилы Беэрота уговаривали Эммануэля вернуться на должность раввина: если дело за временем, которого не хватает из-за оптики, пусть оставит ее, а поселение обеспечит ему зарплату. Но Эммануэль отмахивался с печальной улыбкой — не в этом суть.

«Но ведь именно то, что вы были одним из основателей, — большое преимущество, вы один можете понять наши тонкости, чужой человек останется чужим, — настаивая, вновь и вновь убеждали они. — Человек со стороны никогда по-настоящему не поймет, что у нас тут происходит».

Каждую субботу после ѓавдалы[61] Ариэли вновь являлся упрашивать Эммануэля «водрузить на лоб венец раввина», но тот мягко, устало глядел на него улыбался и говорил: «Ариэли, мне симпатично твое упорство, но ответ тебе известен».

Затем, словно следуя установленному ритуалу, Ариэли обращался к Анат, чтобы она попросила рава Эммануэля (как он по-прежнему его называл) уступить уговорам поселения и вернуться на пост раввина. «Мы — просто стадо без пастуха», — повторял он растерянно.

В конце концов Эммануэль стал говорить, что он и не раввин вовсе, а простой обыватель, который в юности хоть и учил Тору с относительным постоянством, но ничего более, в самом деле. «Со времен ешивы прошло много лет, и, скажу прямо, я уже не тот. Беэроту нужен раввин на полную ставку, человек, который будет заниматься Торой с утра до вечера, а не только понемножку тут и там, по субботам и выходным».

Незадолго до Пурима Эммануэль был несказанно рад познакомиться с равом Гохлером. Тот хоть и не рос приближенным к Торе, а учился в обычной школе с уклоном в точные науки, затем был призван на службу десантником и даже стал офицером, но после армии сменил направление и много лет с вызывающим