Охота на пиранью - Александр Бушков

— А разве запрещали? — хмыкнул Мазур. — Этот толстый дурачок мне подробно растолковал насчет принятых у вас запрещений, но вот насчет того, что нельзя из гостей уходить, хозяев не предупредив, там ни словечка не было…

Кузьмич тихонько захихикал:

— А ведь верно, голубь, тут с запретами вышла промашка. Ну, это ж само собой подразумевается…

— Да? — тоном невинного дитяти спросил Мазур. — Что-то не помню я таких законов — «само собой подразумевается»…

— Ты, голубь, часом не жид? А может, адвокат? Ерзкий больно насчет законов…

— Я майор в отставке, — сказал Мазур.

— То-то и привык в морду заезжать… А там Ванюша обидой исходит. Больно ему и унизительно… Дайте мне, кричит, или над самим поизгаляться, или по крайности его бабенку повалять… — он с удовольствием наблюдал, как Мазур дернулся. — Ты не переживай… сокол. Произведу-ка я тебя, пожалуй, из голубей в сокола. Заслужил. По молодцу и почет. Ты зубами брось скрежетать. Скажу тебе по дружескому расположению, не так наша жизнь примитивно устроена, чтобы каждый кухонный мужик вроде Ванюши мог свою блажь в жизнь претворять. Но еще я тебе скажу: если оставлять провинность без наказания, выйдет не жизнь, а сущий бардак…

Он отодвинулся в сторону. На нарах, кроме них с Мазуром, никого не было — видимо, другая камера, обустроенная точно так же. Ольга лежала на полу лицом вниз, руки вытянуты вперед и скованы, двое знакомых по поездке на телеге парней без труда удерживают ее в этой позе.

— Валяй, Митрий, — сказал Кузьмич. — Только смотри мне, след сделай, а кожу не просеки — на первый раз…

Ольга пыталась биться, пока с нее стягивали штаны, но верзилы навалились, прижали. Незнакомый Митрий шагнул вперед и взмахнул нагайкой — как бы небрежно, ловко. На ягодицах моментально вспух алый широкий рубец.

— Штаны ей натяните, нечего пялиться, — сказал Кузьмич как ни в чем не бывало, повернулся к Мазуру. — Уловил нашу механику, сокол? Ты замечаньице заработал — а молодая женушка и ответит, может, попкой, а может, если особенно рассердишь, и другим местом. Так что ты уж впредь соблюдай, что велено, не расстраивай старика. Взяли, ребятки.

Мазура подняли и потащили в коридор, занесли в соседнюю камеру — прежнюю, с четверкой испуганных людей, прижавшихся к стене. Небрежно кинули на нары, завели следом Ольгу и сняли с нее наручники.

— Когда дверь запрем, развяжете сокола, — сказал Кузьмич в пространство. — И чтоб распорядок соблюдать, как по нотам. Марш на нары, голубка, и не переживай особенно, денек кверху попкой полежишь — пройдет…

Глава четвертая

Определенность

Мазур лежал долго, но к нему никто так и не посмел приблизиться. Он видел, как Ольга собралась было попросить сокамерников о помощи, но остановил ее взглядом — чтобы не напоролась на замечание. Она осталась лежать на животе, глядя на мужа с преувеличенно бодрым видом, однако в глазах стояли слезинки, скорее от бессильной злобы, чем от боли. Понемногу Мазур распутал руки сам — веревка оказалась самодельная, то ли конопляная, то ли льняная, завязанная не особенно хитрыми узлами, — а уж развязать ноги и вовсе было проще простого.

— Больно? — прошептал он Ольге на ухо, погладив по щеке.

— Обидно, — откликнулась она.

Пока он отсутствовал, сигареты и зажигалка улетучились. Дедуктивных способностей Шерлока Холмса тут не требовалось — Мазур уткнулся угрюмым взглядом в толстого дневального, и уже через минуту тот заерзал, занервничал, а через две осторожно приблизился и протянул издали захапанное. Мазур с Ольгой выкурили по сигаретке, отчего жизнь вновь несколько повеселела.

Но вскоре жить стало угрюмее. По Ольгиному ерзанью и многозначительным взглядам в сторону параши нетрудно было догадаться, в чем сложность. Ему и самому давно пора было переведаться с этим немудреным изобретением цивилизации — и, хочешь не хочешь, но придется идти на мелкие компромиссы…

— Придется, малыш, — прошептал он, пожав плечами. — Нигде не сказано, что правила нельзя выполнять с презрением…

Вздохнув, Ольга с самым каменным выражением лица обратилась к толстому:

— Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу.

Тот недвусмысленно тянул время, наслаждаясь призраком куцей властишки, и наконец с неподдельной важностью кивнул:

— Животное гостья, разрешаю посетить мою парашу.

Мазур, завидев, как Ольга мнется, сделал остальным выразительный жест, чтобы отвернулись. Немного погодя и сам, плюнув временно на гордую несгибаемость, запросил согласие на посещение. Жизнь научила его смирять гордыню, и все же он с превеликим трудом вытолкнул из горла:

— Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги…

Тем и плохи компромиссы в подобной ситуации: делаешь шажок за шажком, уговаривая себя, что все это не более чем вынужденная игра, — и сам не замечаешь, как переступаешь грань, за которой компромиссы превращаются в покорность…

В три часа дня окошечко распахнулось, и караульный лениво рявкнул:

— Животное Чугунков, жрать!

Толстяк ссыпался с нар и прямо-таки бегом кинулся к двери, откуда вернулся с миской и кружкой с водой. Так выкликнули всех по очереди — Мазура с Ольгой напоследок. С поганым осадком в душе Мазур откликнулся на команду:

— Животное Минаев, жрать!

Компромисс номер два — можно оправдать себя тем, что необходимо поддерживать силы… Как ни удивительно, процесс кормежки не содержал в себе ничего издевательского. Пайка состояла из приличного куска вареного мяса с вареной же картошкой, сдобренной то ли маслом, то ли маргарином. Что бы ни задумали тюремщики, голодом они пленников морить не собирались. Ничуть не пересолено, в самый раз. Ольга даже не справилась со своей порцией, и Мазур, чуток поразмыслив и перехватив голодный взгляд толстяка, прошел к нему и шепнул на ухо:

— Отдам, если обе наши миски вместо нас вылижешь…

Толстяк моментально согласился. Бог ты мой, каперанг, зло подумал Мазур, ты ж неприкрыто радуешься этой крохотной победе — до чего мелко…

Рано радовался. Вылизав миски, дневальный тут же кинулся к окошечку и завопил:

— Господин караульный, за новенькими замечание! Миски не вылизывают!

Ну погоди, сука, с нехорошим энтузиазмом усмехнулся Мазур. После отбоя узнаешь, как в былые времена на гауптвахте господа гардемарины делали «темную» таким вот, как ты…

Примерно через полчаса дверь камеры отперли, ввалился Мишаня с автоматом на изготовку, за ним степенно вошел пакостный старец Кузьмич. Оглядел всех, поклонился:

— Доброго всем денечка, постояльцы, — и поманил пальцем Мазура. — Слезай, сокол, с нар, сходим поговорим с соответствующим человечком…

Мазур слез.

— Сядь, сокол, на краешек, и вот такую позу мне сделай. — Кузьмич показал. Видя, что Мазур не торопится, прищурился: — Огорчаешь ты меня, сокол. У жены и так еще попка не прошла… Хочешь, чтобы она опять за твой гонор расплачивалась?

Мазур сел на краешек нар и принял позу. Двое подручных Кузьмича внесли смутно знакомое приспособление — тяжелую доску с тремя отверстиями, одно побольше, два поменьше. С одной стороны — шарнир, с другой — петли.

И ловко, даже привычно, разведя доску на две половинки, сомкнули ее вокруг шеи и запястий Мазура, защелкнули замок. Мазур вспомнил, где видел такую штуку — в музее.

— У китайцев идейку сперли, старче?

— А они все такую колодку пользовали, — сказал Кузьмич. — И китайцы, и маньчжуры, и монголы. Что ни говори, а умеют эти народы хитрые кандалы придумывать. Ну, руки ты, предположим, высвободишь, если дать тебе время. А светлую головушку куда денешь? Что-то не верю я, чтобы ты голыми руками замочек сковырнул… Шагай уж.

Мазур медленно пошел к двери. Тяжеленная доска давила на шею — а еще больше сковывала движения, тут узкоглазые придумщики с той стороны границы и впрямь проявили недюжинные изобретательские способности. Ладно, бывает хуже. Вот когда они разрезали пятки и насыпали туда мелко стриженой конской щетины — тогда, действительно, не побегаешь. А замочек, если пораскинуть мозгами, сокрушить все же можно, попадись только подходящий металлический штырь, неподвижно закрепленный…

Он спустился с крыльца, остановился, ожидая подсказки.

— Во-он туда шагай, — сказал Кузьмич. — Видишь домик, где крыльцо зеленое? Туда и шествуй.

Мазур поднялся по зеленому крыльцу. Кузьмич, что твой швейцар, распахнул перед ним дверь и стал распоряжаться:

— Шагай вперед. Направо поверни. Стой.

Открыл дверь. Мазур неуклюже вошел, повернувшись боком. В большой светлой комнате стоял стол из темного дерева, то ли и впрямь антиквариат начала века, то ли искусная подделка, а за ним восседал еще один ряженый субъект — лощеный, усатый каппелевский штабс-капитан: черный мундир с белыми кантами, колчаковский бело-зеленый шеврон на рукаве, символизировавший некогда флаг независимой Сибири, золотые погоны с просветом без звездочек, на груди — какие-то кресты местного значения. На столе перед ним лежали: фуражка, лист бумаги и вполне современный «Макаров». Надменно обозрев Мазура, золотопогонник встал, скрипя сияющими сапогами, обошел пленника кругом, похмыкивая и пренебрежительно покачивая головой, — и неожиданно врезал под дых. В виде приветствия, надо полагать.