Охота на пиранью - Александр Бушков

— Наше почтение, Ермолай Кузьмич…

Самое интересное — все это ничуть не выглядело комедией на публику. Ряженые вели себя естественно и непринужденно, это были их будни, повседневная манера общения. Видно, что привыкли к этой одежде и к оружию, постоянно находившемуся под рукой…

Кузьмич покровительственно кивнул. Прошелся вдоль дверей, указательным пальцем трогая замки — тоже смахивает на устоявшуюся привычку, — поскрипывая сапогами, остановился перед караульщиком:

— Как жизнь идет?

— Как ей идти? — угодливо подхихикнув, пожал плечами караульный. — По-накатанному, Ермолай Кузьмич, совершенно, я бы сказал, благолепно — ни малейшей вам шебутни и истерик. Вот что значит вовремя поучить уму…

Он замолчал, остановленный ледяным взглядом старика, снял картуз вовсе и вертел его в руках. Косился на Мазура и Ольгу, но вопрос задать не решался. В конце концов, Кузьмич распорядился сам:

— Отпирай занятую, Ванюша. В одиночестве новым гостям дорогим скучно, может, и не будет, зато прижившиеся наши гости скучать будут без новой компании…

Караульный отпер замок, распахнул дверь настежь. Внутри, в полумраке, из ярко освещенного коридора смутно просматривались нары и лежащие на них человеческие фигуры.

— Гуляйте, гости дорогие, в горницу, — сказал Кузьмич.

Мазур пошевелил руками:

— А браслетки?

— Когда надо будет, тогда и снимем.

— Хоть с нее…

Кузьмич сузил глаза:

— Ты меня не серди, сокол ясный, договорились?

Он подмигнул кому-то за спиной Мазура — и тот моментально полетел внутрь, пущенный сильным толчком. Удержался на ногах, задержавшись у самой стены. Вошла Ольга — и дверь почти бесшумно захлопнулась, снаружи клацнул ключ в замке.

Свет проникал сквозь единственное зарешеченное окошко величиной с газетный лист. Мазур стоял на том же месте, пока глаза не привыкли к полумраку.

Камера была большая, примерно десять на пять. Одну стену целиком занимали нары, на которых могли вольготно — если только термин уместен при данных обстоятельствах — поместиться человек десять. Голое струганое дерево, ничего похожего на постели. Однако… Даже в вытрезвителе, судя по рассказам квартировавших там, дают простынку. И больше никакой мебели, вообще ничего, кроме лохани у входа, прикрытой деревянной крышкой. Легкий запашок, пробивавшийся изнутри, недвусмысленно свидетельствовал о ее назначении. Гауптвахта, где Мазуру довелось несколько раз бывать в курсантские времена, была чуточку более комфортабельной. Разве что погрязнее — здесь-то была чистота. Возможно, из-за того, что мусорить было просто нечем — не видно никаких личных вещей, никаких кружек-ложек. Ничего. Нары, параша и четверо босоногих людей на нарах. Трое мужчин. Один лысоватый, лет сорока, с объемистым брюшком, нависавшим над камуфляжными штанами — больше на нем ничего не было. Второй примерно его ровесник, но сложен поспортивнее, в рваных на колене джинсах и белой футболке. Третий, лет тридцати, в синем с белым адидасовском костюме — и рядом с ним женщина чуть помоложе, черноволосая, симпатичная, в таком же костюме.

Все четверо смотрели на новоприбывших, и Мазуру их глаза чрезвычайно не понравились: чересчур уж затравленные и пуганые взгляды, словно у бродячих собак, ежеминутно ожидающих пинка или камня. Он так и стоял посреди камеры, подыскивая слова и гадая, каким должен быть первый вопрос. Ольга тихонько примостилась рядом.

За его спиной стукнуло окошечко, раздался равнодушный бас караульного:

— Дневальный, зачитай новым распорядок.

Лысоватый толстяк живо скатился с нар, подбежал к Мазуру, остановился перед ним и, вытянув руки по швам, громко и внятно стал декламировать:

— Объясняю распорядок: в горнице четверо животных обоего пола, с вами — шесть. Друг с другом иначе, чем шепотом, разговаривать запрещается. Ходить по горнице, иначе как за получением пищи и посещением параши, запрещается. При посещении параши необходимо испросить разрешения у дневального в следующей форме: «Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу» и воспользоваться оною не раньше, чем получив от дневального разрешение уставной формы: «Животное гость, разрешаю посетить мою парашу». После отправления потребностей необходимо, встав лицом к параше и приняв стойку «смирно», поблагодарить ее в следующей форме: «Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги». В ночное время животные женского пола не вправе отказывать животным мужского пола в сексуальных услугах любого вида. После приема пищи необходимо вылизать миску языком до необходимого блеска. На вопросы господина караульного отвечать кратко, стоя навытяжку, с непременным добавлением в конце каждой фразы: «Господин караульный». За провинности назначаются замечания. После двух замечаний — пять ударов кнутом, после трех замечаний — карцер, после пяти — выставление «на гнус». Объяснения закончены, живо на нары!

И первым запрыгнул на прежнее место. На груди и плечах у него красовались синие татуировки самого блатного вида — но Мазуру в них почудилось нечто неправильное. То ли чересчур свежие, то ли чересчур много.

Выслушав всю эту фантасмагорию, Мазур в задумчивости постоял посреди камеры. Повернулся к Ольге, кивнул на нары:

— Полезли, что ли?

Толстяк сорвался с нар, подлетел к двери и заколотил в окошечко. Оно открылось:

— Ну, чего?

— Новым животным — по замечанию, господин караульный!

— Ладно, брысь, — снисходительно ответили снаружи, и окошко захлопнулось.

Толстяк в молниеносном темпе, задыхаясь и потея, вернулся на место. Мазур нехорошо покосился на него, дневальный тихонько отполз подальше. Остальные даже не смотрели на них, равнодушно лежа, уставясь в потолок, и эта их тупая покорность коров на пастбище Мазуру не нравилась сильнее всего. Впрочем, при проверке, жесткой обработке бывало всякое. Он по-прежнему цеплялся за эту версию — потому что, отказавшись от нее, пришлось бы строить вовсе уж жуткие допущения, абсолютно нечеловеческие. А этих допущений он подсознательно боялся — и вовсе не из-за себя. Самое скверное, что здесь была Ольга. Окажись он один, уверься он, что имеет дело вовсе не с родной спецслужбой, — давно бы уже впереди его все разбегалось, а позади все пылало и рыдало…

Итак, проверка. Но за что тут дают медали, а за что мигом начисляют штрафные очки, за какое именно поведение? Иначе, как методом проб и ошибок, не вычислишь. Пять ударов кнутом, в принципе, штука нестрашная…

Тесно прижавшись, Ольга прошептала ему на ухо:

— Что за бредятина? Посмотри, у них глаза какие… Так твои проверки и выглядят?

— Сиди пока и не рыпайся, — еще более тихим шепотом ответил Мазур. — Информации мало, малыш.

— Рукам неудобно…

— Это они давят на психику — для начала… Подожди, еще подергаемся. Курить хочешь?

— Ага…

Ни его, ни Ольгу не обыскивали — и в кармане тренировочных шаровар у Мазура лежала почти полная пачка «Опала» и почти полная одноразовая зажигалка. Он легко вытащил и то, и другое скованными руками. Потом пришлось потруднее, но он все же довольно быстро вытащил сигарету, сунул в рот Ольге, наклонившейся к его рукам, косясь через плечо, щелкнул зажигалкой. Сам подобрал губами с нар вытряхнутую из пачки сигарету, прикурил от Ольгиной. После нескольких затяжек жизнь показалась веселее.

Парочка в адидасовских костюмах и белобрысый в джинсах, видимо, оказались некурящими, не проявили никакого интереса — зато толстяк уставился молящим взглядом. Мазур был на него зол за неприкрытый стук караульному и потому притворился, будто ничего не замечает. Потом ему вдруг пришло в голову, что таким поведением он уподобляется нежданным сокамерникам, и он, захватив пальцами ноги сигарету, кинул ее толстому, потом придвинул зажигалку. Толстый с наслаждением принялся смаковать дымок. Мазур тем временем оглядывал остальных. Самым спокойным казался белобрысый мужик в рваных джинсах. Пройдя к нему по нарам, Мазур опустился на колени и прошептал в ухо:

— Что тут за дела?

— Хреновые дела, браток, — ответил тот, инстинктивно оглянувшись на дневального.

— А конкретно? Что за зиндан?

— Чего?

— Что за тюрьма?

— Да кто ее поймет…

— Давно тут?

— Неделю. Эти уже здесь сидели.

— Ну, и что хотят?

— Не пойму. Ничего они не хотят. Сидим тут, как жопа в гостях. Поехал шишковать, называется…

— Кто тебя взял?

— Военные. С вертолетом.

— Так-таки ничего и не требуют?

Белобрысый молча мотнул головой.

— На шутку не похоже?

— Какие там шутки, — прошептал белобрысый. — Ты держись поосторожнее, иначе и впрямь огребешь штрафных… Ничего я не знаю, браток, и ничего не пойму.

Мазур направился к толстяку, но тот так испуганно и шустро шарахнулся, что Мазур, мысленно махнув на него рукой, подсел к парню в «адидасе»: