Одесса — мама - Эфраим Севела

Любка с места в карьер обратилась к нему.

Любка. Хватит баловства! Есть дело, Беня. Мосье Фроим Грач пришел сюда повидать тебя.

Движением своих крепких плеч Беня стряхнул с себя тела девиц и уселся в подушках, готовый к разговору. Мадам Козак склонилась к нему и зашептала на ухо.

Беня внимательно слушает, при этом не забывая накрыть обнаженных девиц простыней.

Беня. Я обдумаю это. Надо подумать, мадам Козак. Скажите старику: пусть подождет.

35. Интерьер.

Коридор в отеле.

(Вечер)

Фроим Грач и Цудечкес терпеливо дожидаются в коридоре у массивных белых дверей с начищенной медной ручкой. Ручка повернулась, открылась дверь, в коридор вышла с младенцем на руках Любка Козак и заперла за собой дверь.

Любка. Он сказал подождать. Он должен хорошенько подумать.

Начальник таможни. Боже упаси! Никто его не торопит. Дело серьезное, и, конечно, он должен подумать.

Любка. Вы не найдете лучшего мужа вашей дочери, мосье Грач. Это не мужчина, это — жеребец. Одной женщины ему недостаточно — дай ему сразу пять и даже шесть девиц. Вы видали такое? Ах, какие внуки у вас будут!

Фроим. Спасибо вам на добром слове, мадам Козак. Он как раз тот зять, который нам нужен. От него пойдут хорошие детки.

36. Экстерьер.

Улица перед отелем.

(Ночь)

Соня озабоченно прохаживается по улице. Рабочий, стоя на высокой лестнице, зажигает огонь в газовых фонарях.

Соня. Вы не видали моего отца?

Рабочий. Глубокоуважаемого Фроима Грача?

Соня. Единственное, что можно с этим глубокоуважаемым, это посылать его за смертью. Его послали по важному делу, а он исчез.

Рабочий. Ваш отец не исчез. Он отдыхает в заведении глубокоуважаемой мадам Любки Козак.

Он кивнул в сторону отеля с красным фонарем над входом.

Соня. Старый вор! Тело моей бедной мамы еще не остыло, а он… Ладно, допрыгается и оставит меня круглой сиротой.

Мимо них, стуча по булыжнику, проехал экипаж, полный пьяных англичан с парохода «Галифакс».

37. Интерьер.

Коридор в отеле.

(Ночь)

Фроим Грач все еще дожидается в коридоре, прислушиваясь к сладостным стонам девиц и конскому ржанью Бени.

Потеряв терпение, он встал со стула и легонько постучал в дверь. Там затихли голоса и только недовольный голос Бени проник из-за двери.

Беня.Я занят. Я очень занят, мосье Грач. Поимейте немного терпения.

Любка Козак, с уснувшим младенцем на руках, проследовала по коридору.

Любка. Разве вы не видите: он очень занят. Молодая кровь…

Фроим Грач недоуменно раскинул руки.

Фроим. Я тоже был когда-то молодым, но…

Любка. Но вас никогда не называли Королем.

Стоны и сладострастные вопли за дверью возобновились.

38. Экстерьер.

Набережная.

(Ночь)

Вдоль набережной газовый свет уличных фонарей мягко сияет, отражаясь от черных лакированных боков колясок под цокот копыт проносящихся под старыми каштанами бульвара. Где-то во глубине сада журчит медью труб духовой оркестр модный вальс «На сопках Манчжурии».

Соня, прижав лицо к своей гитаре, облокотилась на парапет. Внизу на море отсвечивала зеркальными осколками лунная дорожка.

За спиной Сони нервно топчется Цудечкес, с тросточкой и в соломенной плоской шляпе-канотье.

Начальник таможни. Любовь, что такое любовь, Соня? Когда мы слишком молоды и кровь гремит в наших жилах, как горный ручеек по камушкам, — это одно. Но когда мы становимся умней, то открываем, что зажигаемся огнем, как солома от спички, а что остается потом? Черное пятно от костра и серый пепел, разносимый ветром. Послушай, Соня, старого вора, держись подальше от Бени. Он тебе счастья не принесет. Такие, как Король, недолго держат свою голову на плечах. Тебе нужен не только муж, но и отец, который сможет вывести твоих деточек на дорогу. Кроме того, Соня, ты — наша коллега по работе и недаром тебя зовут Золотая Ручка. Таких, как ты, в Одессе на пальцах одной руки не насчитать. Беня — лучший налетчик в Одессе, какого этот город когда-либо знал. Вам будет тесно в этом узком мире. Два тигра в одной клетке не уживутся.

Соня. Прекрати, слышишь? Не действуй мне на нервы.

Цудечкес(в упоении от своей речи не слышит угрозы в Сониных словах). Ты выйдешь за порядочного, тихого еврея… не нашей профессии… и вся Одесса скинется тебе на приданое. Ты будешь купаться в молоке и каждый Божий день на завтрак иметь к столу исключительно пирожные со сливками. И, пожалуйста, не забудь, Соня, в конце концов, ты — женщина, что среди достойных образованных людей не зря называют слабым полом.

Соня. Кто — слабая? Я — слабая?

Она аккуратно положила гитару на серый камень парапета и свободными ручками спокойно сгребла Цудечкеса за лацканы пиджака, безо всяких видимых усилий, как перышко, подняла его и, пронеся в воздухе над гитарой, уронила на парапет.

Проезжавшая в лакированной коляске элегантная пара, вскинув головы, прислушалась.

Дама. Тебе не кажется, Морис, кто-то зовет на помощь? Оттуда, из моря.

Блеющий голос действительно доносился из-за парапета, ограждавшего набережную от моря.

Начальник таможни. Помогите! Тону-у-у!!

Дама. Морис, кто-то тонет. Сомнений быть не может. Вы — спортсмен, Морис. Докажите мне, что вы еще и мужчина.

Морис, не моргнув, снял с головы шелковый цилиндр, бросил в него снятое с переносицы пенсне, передал все это даме и выпрыгнул из коляски. Затем легко вскочил на парапет, послал своей даме воздушный поцелуй и, как был в вечернем костюме с белым пластроном, в блестящих лаковых ботинках, нырнул с большой высоты в море.

Дама не спеша вышла из коляски и склонилась над парапетом.

Дама. Морис, я горжусь вами! Завтра вы будете в центре внимания всей Одессы.

Морис вынес из воды, как мокрую тряпку, Цудечкеса и уложил его на каменный тротуар у парапета. Толпа зевак сразу же облепила это место.

39. Экстерьер.

Бульвар под каштанами.

(Ночь)

Коляска с дамой и мокрым Морисом уносится от набережной. Дама, не боясь промокнуть, зацеловывает его.

Дама. Морис! Я счастлива, что я в вас не ошиблась.

Морис тревожно щупает карманы.

Морис. Боже, я потерял мое портмоне в море.

40. Интерьер.

Кафе.

(Ночь)

Цудечкес сидит за стойкой бара, скрытый от чужих глаз. На нем нечто вроде дамской ночной рубашки, с босых ног все еще стекает вода. Над ним хлопочет буфетчик, в кожаном фартуке, и старая еврейка из посудомоек. Она, всхлипывая, держит его мокрую одежду в руках и готова в любой момент зарыдать.

Начальник таможни. Тихо мне! Высушить и погладить утюгом. Мне некогда здесь рассиживаться. Время — деньги.

Он развернул мокрое портмоне, вынул пачку мокрых ассигнаций, отделил несколько и положил на стойку. Вместе с ассигнациями прилипла к стойке фотография Мориса в шелковом цилиндре с белой крахмальной грудью и с моноклем в глазу.

41. Интерьер.

Коридор отеля «Париж».

(Ночь)

В полуосвещенном безлюдном коридоре спит в кресле, густо похрапывая, Фроим Грач. За дверью, возле которой он уснул, — нескончаемые стоны и взвизгивания девиц. Фроим очнулся, вскочил и решительно стукнул кулаком по двери.

Фроим. Беня! Имей сердце! Я уже три часа жду перед запертой дверью.

Дверь, щелкнув замком, распахнулась, и на пороге возник голый как мать родила Беня, слегка прикрыв простыней ту часть тела, что располагается ниже пупка.

Беня. Мой дорогой друг и коллега! Не надо нагонять спешку. Спешат только кошки, и котята у них рождаются слепыми. Я ясно выразил свою мысль?

Фроим. Но у меня к тебе срочное дело! Нам надо поговорить на четыре глаза.

Беня. Кто говорит о деле, стоя на пороге? Я бы вас пригласил в комнату (он оглянулся вглубь комнаты), но… тут не совсем прибрано. Давайте спустимся в буфет и сядем за стол, как цивилизованные люди, а не как Бог знает что.

42. Интерьер.

Буфет в отеле «Париж».

(Ночь)

Внизу, в подвале, под сводчатыми потолками расположился буфет. И потолки и стены были когда-то размалеваны местным художником старинными замками и сценами из жизни их средневековых обитателей, которые, как мы знаем, любили крепко выпить и плотно закусить.

Поздние завсегдатаи буфета — люди из порта и несколько молодых людей, не совсем внушающих доверие своим обликом и поведением.

Беню Крика и Фрейма Грача усадили на почетные места за большой дубовый стол у самой сцены с бархатным занавесом. Там, под керосиновой лампой, играет на разбитом пианино старый еврей, которого то и дело клонит ко сну, а шум за столами не дает услышать, что он играет.