Портрет - Георгий Северцев-Полилов
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Портрет
- Автор: Георгий Северцев-Полилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Г. Г. Северцов (Г. Полилов)
Портрет
Жанни стояла на выступе скалы, весело смеясь. Справа на нее глядело бирюзовое зеркало озера Комо, налево — чуть синела полоска озера Лекко; прямо перед нею вилась пыльная дорога, спускаясь за предгорья между двумя непрерывно тянувшимися вдоль неё белыми стенами; вдали виднелись изящные виллы и дворцы Белладжио, а над нею высились, все поднимаясь, уходя вершинами в небо, горы, между которыми Merde di Gatto отливала изумрудною зеленью. Далеко на горизонте, по правой стороне Комо, за местечком Колико, серебрились снежные вершины Альпов.** Теплый, но в то же время редкий воздух предгорья приятно щекотал молодую девушку, невольно заставляя подыматься её ещё не вполне сформировавшуюся грудь, вдыхавшую аромат ранних цветов на склонах гор и цветущих плодовых деревьев.
Жанни имела причину смеяться: зоркие глаза девушки уже давно заметили на дороге мужскую фигуру, как-то лениво-изнывающе подымавшуюся на горы.
— Это он, наверно он, кузен Тито, — вскрикнула Жанни, еще раз пристально вглядываясь в идущего. — Ну, уж и лениво же он идет, точно кто его сзади удерживает. Тито, Титино! — закричала Жанни и захлопала в ладоши, хотя едва ли кузен мог расслышать ее возглас: расстояние было чересчур велико.
Жанни, круглая сирота, недавно еще лишившаяся матери, унаследовала от нее остерию [1] на предгорье, небольшой домик и чудный фруктовый сад с виноградником, приносившим недурной доход владелице. Сад этот еще был насажен дедушкой Жанни, старым Титом Маттеи, одним из гарибальдийских ветеранов. Жанни только что исполнилось семнадцать лет, как она осталась одинокою и владелицей остерии и сада. Старуха, мать ее, запасливая и хлопотливая хозяйка, оставила ей полную кантину [2] вина, из своего и покупного винограда. Опекунами молодой девушки явились брат ее матери, Туллио Ферручио, старый лесной сторож из горной деревушки, лежавшей в расстоянии часа ходьбы от остерии, на вершине горы, и местный деревенский брадобрей, очень уж древний, Циприано Баркузо. Последний частенько навещал кабачок своей опекаемой, и несмотря на ее отказы от денег, постоянно уплачивал ей за выпитое им вино и съеденный сыр. Вообще дела остерии по смерти старой Мариэтты нисколько не ухудшились, а напротив шли даже лучше; лицо молоденькой девушки привлекало массу посетителей.
Жанни, в своей ярко-красной юбке, черном бархатном спенсере [3], с веткой яблочного цвета в иссиня-черных волосах, выглядела очень хорошенькою. Неправильные черты лица северной итальянки сглаживались ее небольшою, но изящною фигурою; черные, большие глаза украшали ее загорелое личико. Кузен ее Тито, которого она в настоящую минуту поджидала, был сын ее дяди-опекуна Туллио Ферручио. Он, по ремеслу каменщик, работал постоянно в Белладжио или Каденабии, и только по праздникам отправлялся к отцу в его горную деревушку, но редко попадал туда раньше позднего вечера, предпочитая остерию своей кузины Жанни беседе с суровым горцем-отцом.
Последствия оказались такими, какими их все соседи и ждали. Молодые люди полюбили друг друга, и так как никаких препятствий к браку не было, то они и решили обвенчаться в начале осени, когда истекал год со дня смерти старой Мариэтты. Женившись, Тито должен был кинуть свое ремесло каменщика и стать хозяином остерии: молодая хозяйка была крайне неопытна, да и пребывание целыми днями среди охмелевших людей было для нее не особенно приятно.
Тито все ближе и ближе подходил к остерии. Вот уже Жанни рассмотрела его, всю побелевшую от известки, синюю блузу и низенькую мягкую шляпу; спустя немного времени и сам он, легко перепрыгивая через ложбинки, добрался до стоявшей все еще на выступе скалы и ожидавшей его прихода Жанни.
— Добрый день, малютка! — весело приветствовал каменщик свою невесту.
— Будь здоров, Тито, — звонко прозвучал ответ девушки, протянувшей пришедшему руку. — Что так поздно?
— Дело было в городе, Жанни, — серьезно ответил Тито, — и… хорошее дело…
— Опять, что ли, англичанина замуровывали? — шутливо спросила девушка, намекая на недавнюю выгодную работу склепа для утонувшего приезжего богатого англичанина.
— Эге! Куда лучше! — хвастливо промолвил Тито. — Приглашают ехать строить казармы в Палермо.
Веселые глазки Жанни внезапно потухли.
— И ты… поедешь, Тито? — спросила она нерешительно.
— Эге, отчего не ехать! Ведь пять франков в день платят, проезд ихний, да всего только до первого сентября. К нашей свадьбе я тут как тут.
Но Жанни продолжала глядеть невесело, на глазах ее заблестели слезы.
— Ну, чего ездить, — сказала она, — работал бы ты в Белладжии.
— Пустое, милая! Быстро промелькнут эти три-четыре месяца, и я снова здесь, но с хорошими деньгами, не так ли, дорогая? Ну, что же, идем, что ли, домой, ты меня напоследок полакомишь стаканчиком Асти-Туманте, а завтра с утренним пароходом я еду в Комо.
Девушка машинально повиновалась и пошла с ним вместе в остерию.
— Тито, друг, браво! — раздались нестройные голоса пирующих. — Вот молодец, что пришел! Ну, садись рядом, говори, что нового в городе?
Каменщик присел у стола, закурил трубку и начал рассказывать сенсационные городские новости, по обычаю итальянцев придавая им более густую окраску, чтобы усилить впечатление.
Тито был типичный ломбардиец; неправильные черты его лица, светлая окраска волос ясно говорили о близости Германии и помеси типа.
Довольно высокая комната, где помещалась остерия, с почерневшими балками потолка, увешанными свиными и бараньими окороками, по местному обычаю в особых мешках, и громадными фиаско [4] привозных вин, была освещена ярким летним солнцем; пучки сухих трав, собранных в горах еще покойной Мариэттою, известною по деревне знахаркою, торчали высоко в углах остерии, распространяя слабый запах тимьяна, лаванды и аниса. Два почерневших от времени стола на крестовидных подставках стояли параллельно по обеим сторонам двери. Пировавшие были местные крестьяне, по большей части занимавшиеся своими виноградниками.
— Счастливец! — громко сказал старик Маффи, толкнув Тито локтем в бок, указывая на Жанни, которая в эту минуту подошла к ним и подала тому и другому по бутылке вина. — Красотка-то какая, нигде и не найдешь такой.
— Все это правда, приятель, только вот, нужно мне с нею на все лето расстаться, — заметил Ферручио.
Молодой человек рассказал причину своего предполагаемого ухода на работу в Палермо.
— Что ж, это хорошо, amigo, — чуть не в один голос одобрили его намерение присутствующие. — Когда человек идет на дело, чтобы заработать quatrini (деньги), можно только сказать, что он молодец.
— Счастливец! — опять протянул старый Маффи, набивая свою коротенькую трубку табаком. — И здесь тебе счастье в руки лезет: ведь поди-ка за лето сотни две лир скопишь.
Веселый май смотрел в открытые окна остерии, внося в старую комнату душистый воздух сада, заглушавший аромат сухих трав старой Мариэтты. Золотые лучи полуденного солнца скользили сквозь развернутые ветви старых вязов и платанов, весело играли на кирпичном полу остерии. Внизу, в долине, около города послышался тоненький свисток шелковой фабрики, работавшей и по праздникам; он давал знать, что наступает час отдыха для обеда или завтрака.
Посетители остерии разошлись, осталась только Жанни, прибиравшая пустые бутылки, да Тито, за стаканом вина, меланхолически куривший трубку. Ему было жутко ехать так далеко, расстаться на такое долгое время со своей милой, хотя он храбрился и не показывал вида.
— Итак, Тито, ты завтра утром уезжаешь? — печально спросила девушка.
— Да, Жанни, завтра, с первым пароходом.
Девушке почему-то вдруг понадобилось отвернуться.
Когда она через минуту посмотрела опять на своего жениха, в глазах ее блестели плохо вытертые слезы.
— Ну, чего ты, дурочка, плачешь? — ласково произнес Тито, подходя к стойке и беря ее за обе руки.
Жанни пыталась улыбнуться, но это ей не удалось, и слезы снова покатились крупными каплями по ее щекам.
— Не езди, Тито, не езди, мне так тяжело с тобою расставаться, точно какое горе меня ожидает.
— Однако, спозаранку наши голубки целуются! — послышалось на пороге помещения, и на светлом фоне молодой зелени, видимой в узкий проем двери, появилась высокая, сухая фигура местного фигаро — опекуна и в то же время крестного отца Жанни, Циприано, с надетым на лысую голову черным беретом из выцветшего бумажного бархата. — Здравствуй, крестница, здравствуй и ты, birbacione (разбойник)! — шутливо приветствовал старый брадобрей молодую парочку.
Молодые люди молчали. Жанни поспешно утирала слезы, желая скрыть их от крестного, но это ей не удалось.
— Что это ты плачешь, поссорились вы, что ли? — был изумленный вопрос старика.