Отец умер - Алексей Шерстобитов

Отец умер

Алексей Шерстобитов

© Алексей Шерстобитов, 2016

© Татьяна Азанова, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кончине незабвенного моего родителя

Шерстобитова Льва Георгевича посвящается

Моя душа не в рай стремится,

Погибель мнится на Суде,

Ведь страшен гнев, что под Десницей

Прогрохотал давно уже!

Пролог

Отец мой был необычным человеком, поэтому и отношения наши носили характер много больший, чем просто кровные узы родителя и чада. Когда-то служба его была связана с дальними, длительными командировками, тяжелыми испытаниями, великими опасностями. Когда он уезжал, то смотрел на нас будто в последний раз. Чувство это навязчиво преследовало не только меня, тогда еще ребенка, хотя на нем в том числе я и вырос, но и матушку.

Взгляд этот, за который ему всегда, оказывается, было стыдно, – единственная его слабость, с которой он не знал, каким образом справиться. Какое-то несоответствие последних минут, в которые он шутил, превращая тяжелую, гнетущую атмосферу прощания в легкое расставание на день-два, после чего являлся всегда как праздник – с подарками и весельем.

Так и было, но не раньше, чем через полгода.

Я всегда ждал отца, не забывая о его существовании, даже когда у мамы появился кавалер. Произошло это после исчезновения родителя. Никто не хотел верить, что это серьезно, но по прошествии трех лет я, прочитав постановление суда, понял: отец признан пропавшим без вести. Это непонятное словосочетание до сих пор нервирует мое сознание, но никак не накладывается на отношение к папе.

Мне не совсем понятен этот период жизни между родителями. Мама вышла замуж, отец, появившись неожиданно для всех через пять лет после исчезновения, смыл своим появлением все выстроенное, к чему привыкла новая семья за время его отсутствия. Он смирился с обнаруженным, будто был готов ко всему заранее и даже знал гораздо больше нас самих еще во время происходящего.

Отчим в большом волнении встретил эту новость, мать еле сдерживалась, чтобы не сойти с ума, поскольку еще любила… Я же был неописуемо рад, но совсем не знал, что предпринять, поскольку наблюдал полную растерянность взрослых.

Оценив ситуацию, отец объявил о своей грядущей свадьбе, успокоив одной фразой всех присутствующих. Мне же на ухо при прощании сказал: «Ну что, сын, осталось только найти твоему папашке супругу, тогда, может быть, и правда что-то получится». Ничего не поняв и рассмеявшись, я почти сразу забыл «шутку», вспомнив о ней только сейчас – отец не был похож ни на одного мужчину, тем более на обыкновенных отцов, которые были у моих друзей и знакомых по двору, а потому никто и не мог его заменить, сколько бы для меня ни делал и как бы меня ни любил!

Мы встречались нечасто: он так же был занят, но лишь появлялось время, забирал меня с собой на две-три недели, которые становились самым счастливым временем в моей жизни. Охота, рыбалка, природа, экстремальный спорт, интересные, захватывающие поездки, всегда теплое и приятное отношение – не самые важные подробности, стержнем которых была отцовская любовь с небольшой примесью чувства вины передо мной. Этот привкус я запомнил на всю жизнь, но разгадал только после его ухода.

Отец не старался чем-то возместить, искуплением это тоже назвать нельзя. Он просто, по возможности, отдавал и себя, и все, что возможно, мне, делая это, совершенно не придавая значения причинам.

Это тоже была его особенность: отдавая или что-то делая, он жертвовал, не рассчитывая на взаимность, ничего не оставляя себе. Чувствительный человек в протянутом разглядел бы еще бьющееся его сердце с улыбкой радости от возможности сделать что-то полезное и нужное. Я сам видел и всегда удивлялся, как уходящие гости, а это были в основном его друзья детства, покидая его дом с сожалением, непременно оборачивались, смотря на него, всегда улыбающегося и шутящего. Как говорили некоторые из них: «Да-а-а, все настоящее раздается даром, но откуда он берет это вновь?!»

Родитель мой, проводив покидавших его дом гостей проницательным взглядом, направлял резервную энергию на других оставшихся. Казалось, никогда в нем не иссякнет притязательность и расположенность к друзьям и близким. Редко случалось, что настроение его менялось, но даже если проблема не решалась, то прежний он возвращался не позднее, чем через пятнадцать—двадцать минут.

«Настоящий» – отвечали, знавшие его, на вопрос «А какой он?», и нисколько не лукавили.

Многое можно говорить о нем, но я так и не смогу объяснить, почему считаю наши с ним отношения необычными. Может, причина в его нестандартности? Хотя и моя жизнь, как он говорил, «написана простыми красками, но в сочетаниях смешения цветов редких и непривычных». Да, именно «простыми красками», чего нельзя было сказать о его жизни. Любая картинка, даже самая простенькая из наиболее спокойного периода его существования, была настолько пестра, насыщенна и, не в пример обычным и привычным, выпукла, что всегда останавливала надолго на себе взгляд обратившего на нее внимание.

С самого моего детства, я имею в виду с первой нашей встречи после его неожиданного появления, он поставил два условия незыблемости наших отношений: никогда не лгать друг другу и не пытаться мне повторять его путь.

В сущности, я так и не узнал многие подробности его жизни, хотя кое-что и открывалось со временем. Идя своей дорогой, как наставлял отец, «не ища ни в одной другой примера», я подвергал пробам близкое душе и желаемое разумом. В юности пробовал петь – читать реп, был звукорежиссером. Поступив в кулинарный техникум, по его окончании попал сразу в два итальянский ресторана, где довольно быстро поднялся по лестнице иерархии и начал не только хорошо зарабатывать, но и цениться дирекцией. Из меня правда вышел хороший повар и прежде всего потому, что я любил свою работу. По всей видимости, любовь эта оказалась не столько к работе, сколько к готовке, потому я решил поменять стезю, сохранив приятную привычку к кулинарии, и в результате оказался… в цирке.

Не подумайте, что я рвался туда или разглядел в себе новые задатки, напротив, пишущий эти строки рассматривал начало в этом балагане вполне временным занятием, пока не вышел однажды на арену, подменяя внезапно умершего… клоуна… Только тогда я обнаружил величие профессии!

Я клоун. Но не воспринимайте это однобоко. Клоунская антреприза – это самый тяжелый вид актерского мастерства. Здесь играют самые лучшие и тонкие артисты. Именно тут уровень профессионализма, его глубина и обширность взгляда вырастают до того уровня, который редко достигается в театре или кино. Это серьезная задача, ведь над одним персонажем приходится работать годами, создавая его образ, выдумывая его жизнь, играя его судьбу всего-то минуту—другую нахождения на манеже. Именно так, вжившись в им переживаемое и пережитое за всю историю его существования, естественно, только в своей голове, можно в один момент сыграть целую жизнь.

Когда вы видите разодетое, разукрашенное, скорее, больше надуманное существо, над которым смеетесь и которому аплодируете в восторге, вы наблюдаете не за мной, а за тем, кого я выдумал. Я – другой! Тут важно не спутать и не позволить слиться двум, а то и трем, в зависимости от воплощенных характеров, личностям и их легендам. Артист должен уметь оставаться артистом даже в момент выступления, но так, чтобы его не узнавали в играемом им амплуа. Над своим Йотой я тружусь уже третий десяток лет. Есть и еще двое, но они совсем еще дети…

Ребенком чувствовал себя и я, когда вспоминал об отце. Не подумайте, что я не уважал или не любил своего отчима, воспитавшего, поддерживавшего, направлявшего меня. Напротив, он очень достойный человек, талантливый, любящий меня и обожающий маму, но отец, при том, что почти всегда отсутствовал большую часть моей жизни, умудрялся занимать большую часть моего сердца.

Просто принимая и не задумываясь над этим, я все время ждал, когда же наступит тот день, когда я смогу ближе познакомиться с ним, рассмотреть его в домашней суете, в моментах, которые он тщательно скрывал, а точнее, в которые его просто не было видно.

Настало время, ознаменовалось оно моей свадьбой и впоследствии рождением моего ребенка, его внука. Своей квартиры у меня не было; мы, трое уже выросших детей, семью из которых имел только я, отчим и мама, жили в таун-хаусе под Москвой, где становилось тесновато.

Узнав о грядущем прибавлении потомства, батя, недолго думая, предложил переехать к нему или на время, или пока не надоест, или пока он сам не покинет этот мир. В последнем случае он предоставлял свободу принятия решения мне и моей супруге.