Нереальная реальность - Илья Стальнов

Илья Стальнов

Нереальная реальность

Книга первая

СОКРОВИЩЕ ДЗУ

Солнце лениво валилось за серые глыбы многоэтажных домов. Лаврушин полюбовался на электрические часы, которые показывали ровное время: 21.00. Он испытывал иррациональную слабость к круглым цифрам. Они будто подталкивали его на какие-то действия с целью изменить, поломать это равновесие.

– В Москву, в Москву, в Москву, – процитировал он «Три сестры!».

Он собирался домой. Оглядел критически творческий бардак, царящий в лаборатории, выпотрошенный компьютер, разобранные осциллографы, россыпь деталей на столе, сваленные в углу картонные коробки. Вздохнул, малодушно решив отложить наведение порядка еще на денек – этот извиняющийся вздох стал каким-то ритуалом. Каждый вечер Лаврушин обещал навести порядок… Завтра. И уходил, обесточив помещение.

Рука легла на рубильник. Все – обесточено. Конец рабочего дня. Лаврушин забросил потертую кожаную сумку на плечо и вышел из лаборатории, захлопнул дверь и нажал на кнопку замка. Все, теперь замок – последнее из его изобретений, откроется только на его свист, а, как известно, свист у человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев.

– Шатаются всякие. Тоже мне, кандидаты в доктора, – сам того не зная процитировал Высоцкого стороживший выход пожилой, с вислыми усами вохровец, который уже хотел отойти ко сну, застыв изваянием на спинке стула. Припозднившихся сотрудников он воспринимал как нарушение правильного порядка вещей. В отношении самого молодого, двадцати семи годков от роду, завлабораторией, кандидата наук Лаврушина он был прав на все сто процентов. Тот действительно по природе своей являлся воплощенным нарушением правильного порядка.

– До свиданья, – махнул рукой Лаврушин и толкнул крутящуюся стеклянную дверь.

– И вам того же в двойном размере, – развязно прокаркал охранник и потянулся к кнопке электрического замка.

Сразу за стеклянными дверьми в лицо Лаврушина дохнуло весной.

– Ляпота, – прошептал он и вздохнул полной грудью ароматный майский воздух.

Постояв немного, он направился по бетонной дорожке через зеленый и ухоженный институтский парк.

Институтские старожилы склонялись к точке зрения, что на Московскую окраину это странное научное учреждение загнали специально – чтобы не мозолило никому глаза и не смущало упорядоченные научные умы. Тогда, в начале шестидесятых, тут даже окраины не было, а был сплошной лес. Москва расширялась, жадно отвоевывая все новые площади и закатывая леса и лужайки асфальтом, прорастая рядами уродливых металлических и кирпичных гаражей. Что-то беспощадное было в этой бетонно-стеклянной поступи цивилизации. Вот и рядом с трехэтажным старым институтским зданием несколько лет назад вознесся новый десятиэтажный бетонный корпус с окнами от пола до потолка – какой идиот придумал в русском холодном климате делать такие окна?

Ветку метро, давно и напористо обещаемую отцами города, так до окрестностей института и не дотянули. А горбатый «Запорожец» – ветеран еще вчера, простудно чихнув, замолк, похоже, давая понять, что уходит на законный больничный. Значит, надо ждать автобуса.

Лаврушин присел на скамейку у остановки. Когда подойдет автобус? Ребята-математики как-то с помощью большого институтского компьютера пытались найти закономерность в интервалах его движения. Но эта задача современной науке оказалась не по зубам.

Сегодня автобус подошел как по заказу – Лаврушин не успел даже настроится на ожидание. Через четверть часа кандидат наук был в метро, еще через полчаса выходил на станции «Проспект Мира». А там до панельного дома на Большой Переяславской рукой подать.

Перед дверьми квартиры Лаврушин начал обшаривать карманы брюк и рубашки в поисках ключа – без видимого успеха. Тогда он покопался в многочисленных отделениях сумки и выудил бумажник. В нем лежал второй ключ – его приходилось постоянно носить с собой, поскольку первый всегда забывался в самых неподходящих местах.

Однокомнатная квартира была уменьшенной копией лаборатории. Тот же бардак, те же разбросанные запчасти неизвестно от чего, в углу – раскладушка и продавленный плюшевый диванчик. Вдоль стены шли стройными рядами стопки книг – на прошлой неделе полка под тяжестью фолиантов обрушилась, и все недосуг было вбить новые гвозди.

– Ну что, явился? – простуженный сварливый голос исходил от стоявшего на тумбочке большого металлического ящика, который переливался разноцветными лампами и был утыкан как ежик какими-то деталями.

– Угу, – буркнул Лаврушин.

– А ты задумался – нужен ли ты здесь, а? Может, без тебя спокойнее, а?

– Тебя что ли спрашивать? – Лаврушин бросил на диван сумку и начал стаскивать туфли.

– А хотя бы и меня.

– Совсем обнаглел, – незлобливо произнес Лаврушин, обуваясь в пушистые тапочки.

– А ты… – голос запнулся. – Ты поглупел. Постарел. Отупел. И вообще, что ты ко мне пристал?!

Бесполезное изобретение, подумал Лаврушин. Кроме ругани ждать нечего. Да и вообще – что представляет из себя Мозг? Загадка, притом порой начинало казаться, что загадка эта из жутковатых.

Началось все с простой идеи: создать мыслящую машину можно, привив ей эмоции и критическое отношение к окружающему миру. Так и появился Мозг, на создание которого Лаврушин убил несколько месяцев, соорудив голографический процессор, который так и не удалось повторить. Что-то не сконтачило – вместо мощного искусственного интеллекта получился неисправимый брюзга, поражающий своей чудовищной бестактностью и беспредельным нахальством. Он не мог решить простейшей задачки, считал с ошибками, но гонором тянул минимум на лауреата Нобелевской премии. Когда Лаврушин понял, что из Мозга ничего путного не выйдет, он вместо последовательного обучения просто заложил в него кучу книг и газет. После этого Мозг набрался категоричности суждений и стал учить хозяина жизни. И при этом его страшно бесило, когда с ним не соглашались.

В последнее время Мозг совершенно распоясался, стал ругаться и пугать гостей. Светка, девушка Лаврушина, однажды пообещала «врезать кувалдой по чугунной башке», и Мозг ее зауважал.

Лаврушин схватил английский научный журнал по физике и упал на диван. Но Мозг упорно нарывался на дискуссию.

– Серый ты, Лаврушин, человек. Газет не читаешь. Телевизор не смотришь.

– Отстань.

– И грубый, – призматические линзы сфокусировались на хозяине квартиры.

– Отвали.

– И с таким я вынужден делить кров.

– Вот разберу на микросхемы…

Мозг возмущенно замигал лампами и умолк.

В принципе, Лаврушин понимал, что в мире нет ничего подобного, что возможности этого набора деталей, утащенных с работы или найденных на свалке – это нечто уникальное и неповторимое, ни в какое сравнение не идущее ни с одним образцом компьютерной техники. И это пугало. Лаврушин сам не понимал, что создал. Он вообще редко отдавал ясный отчет тому, что же у него получалось. Увлекаясь новым проектом, он впадал в какое-то «иновиденье», выходил за пределы нашего измерения. Как он сам говорил интуичил, творил наугад вещи, которые никто не повторит никогда, в том числе и он сам. Порой ему казалось, что Мозг вовсе и не машина. Что в него вселилась чья-то неприкаянная душа. Но в подобные мысли ему углубляться не хотелось – становилось как то не по себе.

– А это еще кто? – прервал обидчивое молчание Мозг. Его линзы сфокусировались на чем-то за спиной хозяина квартиры.

– Ну, Лаврушин, ты даешь. Всегда гостей полон дом. Корми, пои их. А стабилизатор мне сменить не можешь. Денег нет!

Лаврушин повернул голову и замер.

Лаврушин имел еще один талант – на грани гениальности. Он был историком. Но не в общепринятом, а в булгаковском понимании этого слова (см. роман Булгакова «Мастер и Маргарита»). Он постоянно вляпывался в невероятные, порой неприятные, изредка опасные истории. И сейчас, обернувшись, он понял, что опять вляпался во что-то.

В дверях комнаты стоял незнакомец. Рост – средний. Лицо – худое, усталое, печальное. Возраст – лет тридцать пять-сорок. Одет – в серый, из дорогих, костюм, синий, из версачевских, галстук, крокодиловые, из супердорогих, туфли. Запонки – с бриллиантами, ей Богу. В бриллиантах Лаврушин разбирался, приходилось иметь с ними дело при работе над одной темой, так что влет отличал их от любого камня.

– Не привык к этой одежде, – виновато произнес незнакомец, поправляя галстук и слегка ослабляя его.

– А что, дверь не закрыта? – спросил Лаврушин, у которого сердце от неожиданности сжалось в холодный комок, а потом бешено забарабанило.

– Закрыта. Но это разве проблема?

«Ясно, – с неожиданно свалившимся спокойствием подумал Лаврушин. – Грабить будет. А чего тут взять-то, кроме Мозга?»

Мысль о том, зачем человеку в бриллиантовых запонках и крокодильих ботинках грабить такие квартиры задержалась где-то у входа в сознание завлаба.