У чёрта на кулижках - Михаил Ера

Михаил Ера

У чёрта на кулижках

Проехали широкий уступ. Селение на нём давно заброшено: каменные дома лишены окон и крыш.

«Стекло, дерево и черепица, наверное, — думал Крупский, — перекочевали к новым хозяевам».

Надрывно гудел мотор, волоча тяжёлый кроссовер вверх по серпантину. Крылья брызг — плотная мокрая ледяная кашица — широко и мощно распахивались от колёс, оставляя грязный след на свежем снегу обочины. Гадюкой извивалась плешиво-чёрная асфальтированная дорога, местами, из-за наплыва талой воды, больше похожая на реку. За стеклом мелькали каменные глыбы в подъеденных слабым февральским солнцем белых шубах, кучи щебня, а за ними седая хвоя макушек чахлого ельника. Тяжёлые тёмно-фиолетовые тучи нависали над горами.

Ольга дремала на пассажирском сиденье. Всю дорогу Крупский пытался ответить себе на вопрос, — «как так получилось, что он взял её с собой?». Не выходило. После продажи бизнеса и квартиры, уже перед самым отъездом он решил рубить все концы. Никто и ничто не должно было удерживать его в Зоне и даже напоминать о годах, проведённых в ней. У женщин невероятное чутьё на малейшее охлаждение отношений. Ольга лишь в очередной раз подтвердила эту давно подмеченную способность. За сутки до отъезда она притащила в гостиничный номер свой чемодан на колёсиках и сказала:

— Он завтра приедет и убьёт меня. Ты же знаешь, как у них крышу срывает. Идти мне больше некуда, Витя. Спасай.

Он — это её муж, мелкий «хищник»: из тех агрессивных сектантов, которые обретаются в лесах, в кругу себе подобных. Живут они в землянках, жгут костры, воют в назначенный час: оборотни, почти зомби. Иногда в них пробуждается что-то человеческое, и они ненадолго возвращаются в города, в брошенные семьи. Часто это оборачивается трагедией.

Вот так и вышло, что собирался Крупский один, а поехал с любовницей. Подгрузил в багажник к своему шмотью ещё и бабский чемодан с кружевными трусиками, косметикой и побрякушками, сказал:

— Ладно, садись, уедем отсюда навсегда.

Последнее слово, сказанное Крупским, подействовало на Ольгу совершенно неожиданно. Она не задавала идиотских вопросов, лишь кротко взглянула на свой чемодан, на Крупского; и на её лице вспыхнуло почти осязаемое счастье. Не прошло и трёх секунд, как она уже пристёгивала себя ремнём безопасности, чего прежде никогда не делала.

«Боится потеряться?», — подумал тогда Крупский.

Друзья уверяли, что убраться из карантинной зоны можно только через перевал по старой дороге. Шепнули к кому обратиться в Кулижках.

Впереди возникла серая фигура размашисто шагающего, развевая полы старомодной офицерской шинели, мужчины средних лет. В широкополой кожаной шляпе, в берцах на толстой подошве, шагал он по краю дороги один в столь зыбкий час; высокий, нескладный, склонив голову, в этой дикой горной глуши. Куда, зачем?

Крупский принял влево и убавил скорость, сокращая размах крыла грязных брызг, чтобы не обдать путника. Тот даже не оглянулся. Шёл как шёл, угрюмо и упрямо.

— Почему ты не остановился? Надо было подобрать, подвезти. Человек всё-таки, — сказала вдруг Ольга.

— Я думал, ты спишь. Не хотелось тебя будить, — ответил Крупский. — Он не голосовал. Вольному воля. Он знает, куда и зачем идёт. А мы понятия не имеем, кто этот тип и чего от него ожидать. Так зачем навязываться?

— Думаешь, «хищник»?

— Скорее егерь. Не встал на пути, не вынул ствол из-под полы, уже хорошо.

Пять часов пополудни в феврале в ненастье — это пора обманчивых расстояний и иллюзий на границе света и тени. Проехали ещё одно заброшенное село, церквушку на околице. Тоже всё без окон, дверей, крыш. Остался только камень, который в здешних краях никому не интересен. Мёртвое дерево без коры у самой обочины, кладбище, кресты с широко раскинутыми руками…

Свернули на узкую щебёночную дорогу: старый путь через перевал, теперь ведущий в тупик, к обвалу столетней давности.

В густом уже сумраке снова появились каменные хижины, дальше пустая ровная площадка, одинокий столб, а на нём грустный фонарь, будто единственный в целом мире. Включён. Значит, есть кому светить.

— Добро пожаловать в Кулижки, — сказал Крупский, остановив машину у большого двухэтажного дома: тоже каменного, как всё здесь. — Ничего не изменилось. Вообще. Будто в прошлое приехал.

— Мне здесь не нравится, — сказала Ольга, осматриваясь сквозь стекла по сторонам. — Что-то нехорошее тут как будто в воздухе витает.

— Да, мрачности Кулижкам и днём не занимать, — согласился Крупский. — А хозяином раньше тут был, на погляд, ну натуральный чёрт. Прикинь, косматый такой мужик, слегка на цыгана похож, с чёрными кустистыми бровями, с седыми бакенами. В моих нынешних летах, но живчик… был, лет двадцать назад. Не выходит никто, будто у них тут от гостей отбоя нет. Схожу, узнаю, что к чему. Может, просто помер старый чёрт и некому фонарь погасить. Сиди тут, жди, я скоро.

— Я с тобой, — жалобно сказала Ольга. — Одной мне страшно.

Едва взглянув на спутницу, Крупский понял, что это не бабская прихоть.

— Пойдём, — сказал он, и осознал вдруг, что и у самого на душе не очень-то спокойно, хотя причин тому не находил.

Он уверенно постучал в дверь и сразу, по тому, как та заходила ходуном, понял, что не заперто. Потянул ручку на себя, дверь открылась с протяжным скрипом.

Ольга поёжилась и спряталась за спиной Крупского, положив тому руку на плечо.

— Наверное, никого нет дома. Поехали отсюда, Вить. Куда-нибудь, лишь бы подальше. Мне страшно, Вить, — шёпотом затараторила она.

Он не ответил, шагнул в тёмноту.

Крупский знал, помнил, что от входной двери тянется узкий и довольно длинный проход с рядами крючков на стене. Здесь оставляли верхнюю одежду и переобувались: бывший хозяин не терпел уличной обуви в своём доме, потому там, у второй двери, ведущей в прихожую, был стеллаж с резиновыми тапками.

Свет зажёгся как только оба — и Крупский, и Ольга — оказались в глубине узкого коридора. Тут же распахнулась дверь в прихожую. На пороге возник мужчина с богатой неухоженной шевелюрой, с чёрными кустами бровей и седыми бакенами, с дробовиком в руках.

— Ну, здравствуйте, гости дорогие, — буднично сказал он. — Суетиться не надо. Руки в гору и улыбнитесь хозяину пошире.

Крупский замер и в недоумении раскрыл рот. Перед ним стоял тот самый хозяин дома, которого он знал и помнил. И он совершенно не изменился, как будто время над ним не властно. Укрыться от выстрела, реши этот тип пальнуть, в узком коридоре попросту негде. А бежать некуда: сзади