Изгнанник. Часть 1. Обновление. Жена - Алексей Жак

Изгнанник

Часть 1. Обновление. Жена

Алексей Жак

© Алексей Жак, 2017

ISBN 978-5-4483-9266-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ 1. Обновление. Жена

«Мы бы предпочли никогда прежде не знать соседа – отставного торговца сосисками, – если бы оказалось, что он только что выпустил сборник стихов, не

превзойденных никем в этом веке».

1. Незнакомка

1

Давненько он не приходил сюда. Прошло несколько лет. Именно столько: несколько. Сколько точно? Подсчитать, сплюсовать и умножить, для него эти простые арифметические действия представлялись просто невозможными – каторжным трудом. Хотя, казалось бы, чего проще – взять и вычесть из двух тысяч тысячу девятьсот девяносто пять лет! Убивающие наповал цифры своим громоздким исчислением.

Вообразив всю масштабность двухвекового периода, получаешь в подарок бесплатный заряд взрывного ужаса, от которого содрогнешься и которым – если загнать его в ствол охотничьего ружья – можно убить даже медведя. Будь тот вздыблен и готов к нападению или, наоборот, замкнут в берлогу, где проводит в спячке всю зиму, а ты присел с ружьем наизготовку. Все одно, запала и ужаса хватит, чтобы поразить наверняка, если, конечно, повезет и избежишь промаха.

Но зверь обыкновенно пребывает там, в конечной вечности, под тающей мерзлотой, всего лишь одну зиму. Он же проспал куда больше. Не два века, но все-таки. И если уж подходить к его прошедшей жизни с оценкой, со щепетильностью историка и летописца, и рассматривать ее во всех ракурсах, дотошно и пристрастно, то следует сказать, что проснулся он другим, перерожденным. Как будто проспал эти годы в глухой берлоге и прошел сквозь сон. Напрямик. Может быть, умер и родился заново. Совсем другим человеком. Не Дикаревым, а скажем: Медведевым, или Переломовым, или с другой менее благозвучной фамилией – скажем, Свидригайловым или Слюсаревым. На сей раз, в этой истории фамилия не принципиальна. Как говорят вверх тормашками: не имеет роль, или не играет значения.

Числа четырехзначные, а результат выходил смехотворный. Всего пять лет. Математическое действие «вычитание» далось ему значительно проще, чем сложение. Складывать года вместе, в одну кубышку, вспоминать и дрожать от воспоминаний, когда каждый год, – а в нем месяц, а в том недели, дни, часы, минуты (матрешка, не жизнь), – каждый такой год представляется, как удар молота по наковальне: «бум-бум-бум», было невыносимо и тягостно. Как будто удары приходятся по голове, которая шумит и отвечает резкой болью на каждый бум. Бум, Бум, Бумбараш, и ты входишь в раж от барабанящих по мозгу воспоминаний.

…Бульвар сильно переменился. Наверное, как и он сам. Повзрослел, постарел. Морщинка пошла по лбу – по всей аллеи, на протяжении доброго километра. Тополя – не те, скорчились, уменьшились в размере. Подпилили их. Как будто да. Так и есть. Укоротили, урезали. Как и роскошные когда-то кроны.

Такое впечатление создавалось скорее от холодного времени года, того времени, когда он пришел сюда. А совсем не от его обновленного взгляда на знакомую картину, на эту любимую частичку городского пейзажа. Хотя она и портилась не сочетаемыми с русской природой колоритными нововведениями некоего сумасброда-архитектора, все равно это была его, его родная стихия.

Шатер и гондола посреди замерзшего пруда, голых тополей, еще парочка елок в придачу для окончательной картины дисгармонии… – вот что увидел через много лет Дикарев.

– «Разве пять лет – так уж много? – подумал он, и тут же остановил себя: – Но ведь тогда, в то посещение, когда я бывал здесь, я проходил по этим аллеям бездумно, абсолютно расслабленным и не отягощённым мыслями о предстоящих провалах во времени. Я был тогда, как дома, из которого не собираешься уезжать, который никогда-никогда не покинешь».

Но тогда не было этого испано-итальянского антуража, этой венецианской лодчонки, вжатой в торосы арктического льда – воссозданной «Челюскинской» операции в миниатюре на русский манер.

Сергей еще раз оглядел пруд, посмотрел на перестроенное и заключенное в бетон и в черное зеркало окон, отражающее силуэты людей, воды, деревьев, бывшее когда-то прозрачно-стеклянным здание.

– По собственной воле, – сказал он вслух.

– Что? – переспросил его попутчик (или попутчица?).

– По собственной воле такие места не покидают, – повторил Сергей.

– Какие такие?

– Ну, такие, кото… – хотел объяснить Сергей, но осекся на полуслове. Недоговоренность, недосказанность, это еще не всё, что не давало ему покоя и терзало его, не всё, что окружало его последнее время, запутанное и необъяснимое с позиции здравомыслия.

Он огляделся вокруг себя. Рядом никого не было. С кем он говорил?

Он циркулировал по замкнутому кругу бульвара, как выполняющий маневры «Ка-один» военный корабль времен его молодости. Или как полоумный маньяк с неясной, неопределенной целью – странной жертвой, добиться которой было нереально. Потому что сам маньяк не знал, что именно он искал и чего добивался, рыская по вечернему бульвару и пугая запоздалых прохожих.

«Макдональдс, Кружка, Подвал». Он повторял эти магические слова, как заклинания, не понимая, что это всего лишь названия питейных заведений, которые он посещал по кругу, будучи в угаре пьяного безумия, не отдавая себе отчета в своих действиях, не понимая, что они не решат его судьбу и не дадут ему вожделенную отраду.

«Они, эти бесплотные названия, как и этикеты выпитых им бутылок, не принесут избавления от гнета мыслей и мрачного, угнетенного сознания, что ты по-прежнему одинок и беспомощен в мире большого города, в мире равнодушных людей. Находясь почти в беспамятстве, ты, воскреснув завтра, не вспомнишь сегодня. Потому что сегодня ты всеми любим, хотя никого рядом нет. И вокруг нет. Посторонние голоса принадлежат миражам, фантомам, и они не в счет. Фантомам-Фантомасам, страшным в своих чулочных лысых масках с вырезами для глаз.

Эту любовь ты просто чувствуешь, ощущаешь всеми… «фибрами души»

Откуда-то из закутков памяти выплыл услужливый штамп.

– Ты по-прежнему сочиняешь, – ухмыльнулся Дикарев. – Никак не можешь избавиться от вредных привычек. Бросил курить и думаешь: все проблемы решены, ты выздоровел?

«Ты любим и оберегаем, несмотря на свое несоответствие (антропометрическое и духовное), всеми людьми, близлежащими вокруг, в радиусе метрах ста или около того. Ты люб всему миру, ты – душка, и тебя облобызают миллионы губ (конечно, женских, ты – не гомосек)».

– Ключевое слово, вот какое: в угаре или беспамятстве, – сказала статная дама в тесном костюме, стоявшая чуть поодаль и испугавшая его своим внезапным замечанием.

Материализовавшая из его прежних видений, или, может быть, вновь приобретенная надсмотрщица, наблюдатель за его целомудрием, за его ребячьей неустойчивой психикой?

– Хватит, – не выдержал Сергей. – Я не намерен более выслушивать наставления. Я – не маленький.

– Бунтарь, – воскликнула игриво дама. Явно наделанная шаловливость. – Нет, ты всего лишь просто инфантильный субъект. С виду зрелый мужчина, а в голове – детские игрушки. Но для меня, учти, ты всегда останешься малышом.

– Вот как. Психопатка, – сказал Сергей, и отвернулся.

«Возможно, это была моя совесть, или рядившаяся под нее моралистка из лиги феминисток», подумал бессвязно он.

…Он бродил по кругу битый час. Бульвар был изучен им досконально, как топография бороздок на его ладони.

– Стоп, – сказал он себе. – Я уже где-то упоминал об этой особенности моей памяти: запоминать эпизоды детства, как будто впрессовывая их под кожу.

– Не стоит затруднять себя такими подробностями в описании своего правдоискательства, – отреагировала дама.

– Вы еще здесь, не ушли? – сказал Сергей.

– Нам известно о вашей беспринципной увлеченности женской тематикой. Это простительно утонченным натурам, или людям с голубиной кровью, но грубым мужланам такая расхлябанность не к чему.

– Мне стоит обидеться или отреагировать агрессивно?

– Вам надо это принять к сведению, сделать выводы и скорректировать кое-что.

– Интересно что?

– Это подскажет вам голос разума, а если не получится, то природа. Другим голосом – голосом мужского… мужского… естества. Если хотите… плоти.

– Нет, не хочу.

Какая-то ересь в голове, небезосновательно подумал Сергей о чехарде пустившихся в пляску и беснующихся, как шаловливые чертята, мыслях. Очередной заказ был закрыт. Все деньги, до копеечки, переведены на счет фирмы. Акт подписан. Договор лежал в его портфеле. В кожаном кейсе (in case), неслучайно застегнутом на все замки и петли. Там лежала его будущая, еще не материализованная премия, его очередная порция кайфа, которую он по приходу домой привычно складывал под подушку для очередного ночного просмотра.