Кот, лошадь, трамвай, медведь - Алексей Сальников

Составитель Яна Кучина, Алексей Сальников

Кот, лошадь, трамвай, медведь

© Алексей Сальников, 2019

© ООО «Издательство „Лайвбук“», 2019

«В ночи квадратной, тёплый и живой…»

В ночи квадратной, тёплый и живой,Стоит Господь с отвёрткой крестовойВ кармане, в шапке, ожидая чуда,Когда начнёт трамвай сороковойПо улице побрякивать оттуда.У тишины костяшки доминоРасставлены, и стоит полотноТрамвайное подёргать – и повалит,Запрыгает по чашечке зерно,И волны, волны поплывут в подвале.Господь считает в темноте до ста,Вокруг него различные местаПод фонарями замерли безруко,Бог неподвижен, и к нему водаСочится в сердце с деревянным стуком.

«Снег, спокойный, как лицо, медленный, как ремонт…»

Снег, спокойный, как лицо, медленный, как ремонт,Идёт, как в последний раз, из последних сил,Он возносится, только строго наоборот,Оседает, как пыль, проплывает, как крокодил,Сделан одновременно из швов и строк.Прохожий в более тяжёлых ботинках, чем смог надеть,Приседает на светофоре, чтоб завязать шнурок,Медленно озирается, как медведьВ лесу, состоящем из молодого березняка. Если предмет(А именно снег) повторяется много раз,Все сводится к тому, что снегопада нет,Просто у зрителя несколько тысяч глаз.

«Сырее сыра, жёваной промокашки, носа…»

сырее сыра, жёваной промокашки, носа,более серый, чем дым, свинец, крыса, вода –снегопад, смыкающий шестерни и зубчатые колёса,трамвай идущий, налипший на провода.

сидят пассажиры, падает снег, идут моторы,краснеет надпись «ГК», мужик стоит на углу,апельсиновое молчаливое пятно светофоратак и остается разбрызганным по стеклу,

по каплям стекольным в шахматном их порядке,или в беспорядке, или в порядке лото.похоже, что всё на свете играет в прятки,да так давно, что и не ищет никто.

но как бы то ни было – каждый глядящийна это со стороны или изнутри, устав слегонца,не забывает заводить музыкальный ящик,читай шкатулку, чтобы всё это двигалось без конца.

вот мы стареем, вот мы почти генсеки:обрюзгшие педы, помятые лесби, неспившиеся гетеросеки,пожизненные КМС, не только от физкультуры,кегли, не выбитые раком и политурой.если требуется кому-то звёздная мера – вот она мера:Брюс Уиллис, всё более смахивающий на ГомераСимпсона, стоящего вроде столба соляного или же пылитипа «d’oh!», «ах ты, маленький…», «у-у, кажется, мы приплыли».

настолько ты старый, что путают с Мережниковым,что точкой на картевидишь себя, пробегая рощу, ища инфаркта,пока снегопад дымится, почти поётся,смыкая за тобой шестерни, зубчатые колёса.

«Мгновенно истаявший в сладости…»

Мгновенно истаявший в сладостиСолоноватый следок твоих пальцев,Положивших мне на языкБелую дольку порезанного яблока.О дольках: прохладная апельсиновая,Если поднести к губам, точно указательный палец племянника,Что поиграл в снежки.В хорошем стихотворенииОбязательно должен быть снег,Ребёнок и трамвай,Но сейчас июль,Ты уже взрослая особа,Трамваи не ходят в Тарту.

«Пыль лежит на воздухе, как на дереве и стекле…»

Пыль лежит на воздухе, как на дереве и стекле.Заходящего солнца долгие коридорыТак удачно лежат на этой кривой земле,Что всё происходящее похоже на строительные леса католического собораБольше, чем сами строительные леса католического собораПохожи на строительные леса католического собора.

И ни на что более, словом, весь этот мирТакое место, где только печаль и мука,Вроде как – певчий, певчий, зачем ты так поступил,Ты вырос и заложил приходского священника, сука,И теперь между оргáном и óрганом, óрганом и оргáном как бы диез,Механическое солнце, нежное, как Манту.Механическое солнце опускается в неподвижный лес,Неподвижный лес уходит в неподвижную темноту,Неподвижная темнота набирает весИ становится первой по тяжести в этом году.

«На хладокомбинате пустота…»

На хладокомбинате пустота,Фреон прозрачен,Линзой обозначен,Стекает с долгоногого моста,Сама себя копирует водаИ в темноте слоями и слоямиЛежит песком, спокойным, как суоми.

Разрежь, увидишь – впаяны в барханТвои фигуры,Тени, пассажиры,А не проглочен лишь левиафан,Все льёт и льёт финляндию стакан,И сломано последнее колено,И всё накрылось полиэтиленом.

«Рыба, имеющая два профиля и не имеющая анфаса…»

Рыба, имеющая два профиля и не имеющая анфаса,Находится под толстым льдом, толстым воздухом и толстой луной,Затерянная, словно среди какого-нибудь гондурасаУсталый голос радиостанции номерной,А на самом деле среди белизны, на краю которойЕдинственная напечатанная строка –Это очень далёкая линия чёрной флоры,Да и та довольно-таки редка.Затерянная среди затерянного, в такой глубокой залупе,Куда проникает один бутылочный свет,И всё вокруг принадлежит финно-угорской группе,Откуда нет выхода, но, к счастью, и входа нет.

«Слева – звезда из льда…»

Слева – звезда из льда,Чёрные провода,Чёрная полоса облака,Протянутого оттуда – туда.

Под звездой, проводами и облаком – некий дом,Втиснутый туда с огромным трудом,Этот дом, как ни ставь, как ни положи –Оконный свет завезли только в верхние этажи.

Небо зеленеет, как бутылочное стекло,Каждый считает, что в жизни не повезло,Каждый считает, что он, в сущности, одинок,Как курильщика во мраке оранжевый огонёк.

«Межсезонье забито такими глухими ночами…»

Межсезонье забито такими глухими ночами,Что забитые ночи безвылазны сами собой,И знакомые длинные руки дают на прощанье,И на ножках коротких тихонько уходят домой,

Растворяясь в натуре. Она, тяжела и бесцветна,Постепенно становится рыжей, такая лиса,Что глядит на людей без любви, но с печалью, и этоНе печаль настоящая, а выраженье лица.

«Светла как никогда…»

Светла как никогда,Как на балконе стоя,Пока не догорит,Балканская звездаС другой такой звездоюПо-русски говорит.

И остается там,Не поднимаясь выше,И кроткий взор еёТеплее, чем «Агдам».

Вот в городе недвижноМорозное бельё,Вот человек идет,Он по путям трамвайным,Когда трамвая нет,Идёт, идёт, идёт,То снова открывает,То снова застит свет.

«Ниже леса падение не дано…»

Ниже леса падение не даноВообще никому, хоть падай на все лады,Лес – пивной бутылки тёмное дноС перебиранием света, как у воды.Один грибник говорит другому, гляди, Корней,Всё вокруг, как поверхность озера или тигр,Вся эта пустота становится тем сильней,Чем больше в неё набито сосновых игл,Это, смотри (да забей на грибы) на собаку ту,То же и происходит внутри головы,Разум, как ротвейлер – сплошной провал в темнотуНа фоне от жара выгоревшей травы.Несуществующие птицы поют на все голоса,Движется повсюду многочисленный муравей,Хозяин собаки идёт, глядит Корнею в глаза,И при этом люди не видят друг друга среди ветвей.

«Кухня раздвинулась до размеров страны, страна…»

Кухня раздвинулась до размеров страны, странаПостепенно оказалась совсем другой,Называл её Софьей Власьевной, а онаЕбанутая, как Настасья Филипповна, дорогой,Она с приветом, и этот ее приветПерехлестывает через каждый порог,Создается впечатление, что Сахаров, правь он несколько лет,Тоже бы попытался остаться на третий срок.Далее что-нибудь нужно про день сурка,Ночь песца, вечер скрипучих петель,И досок, и снега, и, кстати сказать, снегáПеремешаны со снегами и медведями, и метельИз снегов и спящих медведей то стелется, то кружит,Всячески меняется, но остается такой,Чтобы поэт, что внутри неё лежит,Столбенел от того, что он мёртвый и молодойЗаранее. Лежит, как в окне бабочка или оса,Причём с издевательской улыбочкой на устах,От того, что зима литературе, как гопник, смотрит в глаза,А литература только и может ответить кудах-кудах.

«Со временем сезон цветения вишни…»

Со временем сезон цветения вишниСливается со временем, где вишни висят, как гири,Литература становится похожа на самурая, который пишетПредсмертные стихи – и не делает харакири.Передвигаясь в транспорте, грязном, будто посуда,Видишь, как на рисовых полях весенних газонов,Блестящих на солнце, стоят повсюдуПризраки (в доспехах)Снеговиков (без оных).

«Литература в этой речи плывет, как айсберг…»