Кариатида - Ирина Волкова-Китаина

Ирина Волкова-Китаина

Кариатида

I

Ну, если бы в нашем городе не знали Родичкина, что бы подумали, глядя на него со стороны? Смотрите – вон бежит по тёмному переулку один-одинёшенький человек. Это Павел Петрович Родичкин. В спину ему мокрые хлопья бьют. Пурга. Переулок весь перерыт. Глыбы разломанного асфальта вздыблены. Из-под снежной хляби труба торчит. Из трубы пар идёт. Чёрт ногу тут сломит, если бы не мостки вдоль ограды старого сада. Но Родичкину ничего – бежит себе в коротком пальтишке, в беретике. Перед самой физиономией концы шарфа на ветру трепещут. Шарф у него, как у француза, почти двухметровый, цвета бордо.

Вязка искусная. Жены работа. Кстати, иногда Павел Петрович шутит о жене: «Меня Тамара по уши обвязала».

Но смотрите, смотрите, в переулке ещё две фигуры появились. Две школьницы навстречу Родичкину бегут. Головы сбычили и пургу прорезают. Вперёд! Вперёд! Сдвинут сейчас Павла Петровича с мостков и не заметят. Или он, такой лёгкий, взлетит над ними на своём развевающемся шарфе?! Вот сцена будет! Хотя нет. Девочки остановились. Господи, кланяются Павлу Петровичу. Он даже смутился, торопливо шагнул к садовой ограде, одну подружку за локоток, другую за плечико поддержал и провёл возле себя по мосткам. Ну, фантастика! Девчушки-то после этого как пошли! Спинки выровняли и о погоде защебетали. Настоящие барышни. Ай да Павел Петрович! Одним прикосновением! Но почему девочки так изменились?

Ответ есть. Обе подружки – ещё юный восторженный ум, влюблены в Печорина! А Родичкин, как и тот известный герой, тоже тоненький, стройный, волосы у него тоже светлые, а брови чёрные – признак породы, и тоже есть в нём какая-то неразгаданность. Это подружек к нему привлекает.

Они встречаются с ним часто. Родичкин – единственный в нашем городе библиограф – помогает им выбрать книги. Они читают – в восторге! Вот и новый повод для трепета. И ещё… Девочки уважают Павла Петровича за выставки. Он от читального зала закуток стеллажами отгородил и такие разворачивает в нём экспозиции! В нашей местной газете их называют событиями городской жизни. Каждые полгода у него новая выставка. И на каждую к нему в библиотеку приходят, как на урок, ученики обеих наших школ и техникума. Занятие у Павла Петровича для девочек – всегда событие.

Сегодня он как раз навёл последние штрихи на выставке о мировой истории книги и завтра на неё ждёт…

О! Стоп, стоп! Остановился Родичкин. Добежал до своей улицы и замер. Эффект интересный заметил. Снег со страшной силой несётся на дома, а кажется наоборот: снег, будто неподвижный, висит, а дома летят.

«Так и есть. Я стою на земле и лечу на ней во Вселенной», – подумал Павел Петрович и почувствовал в себе необычайную лёгкость. Всегда, когда у него рождалось подобное ощущение мироздания, он испытывал волнующее парение духа. В этом, почти волшебном состоянии он распахнул дверь своей парадной.

В ней пахло сыростью. Текла крыша. В жилконторе обещали прислать кровельщиков, когда стихнет пурга, но она всё не утихала. Поднимаясь по лестнице, Павел Петрович посмотрел на расплывшееся по потолку пятно. Как нарочно, в этот момент с потолка сорвалась набрякшая капля воды и стукнулась ему в нос! Другая капля щёлкнулась об ступеньку со звуком, похожим на ехидный смешок, будто рядом кто-то хихикнул. Входя в квартиру, Павел Петрович чертыхнулся.

– Паша! Что случилось? – окликнула его из кухни жена, а вслед за нею и коротающая у неё вечер Маргарита Филипповна, соседка по лестничной площадке, дама с эффектной бессарабской внешностью и как бы светскими манерами.

– Павел Петрович… – произнесла она, слегка нараспев и запинаясь на звуке «ч». – Шчто, дорогуша, у вас слушчилось?

– Меня сейчас щёлкнули по носу.

– Кто? – изумилась Маргарита Филипповна.

Тамара уронила на пол нож.

– Ой! Паша! Как это тебя щёлкнули?!

– Где? – вскрикнула Маргарита Филипповна. – Ответьте толком!

На женский переполох Павел Петрович вошёл в кухню с поднятыми руками.

– Сдаюсь, сдаюсь! Не нападайте! – Он сел к столу напротив Маргариты Филипповны и объяснил. – Мне просто капнуло с потолка на нос.

– Ах, Павел Петровишч! Ваши шутки! – пожурила его Маргарита Филипповна. – Вы меня напугали. Я и так после вечерних «Новостей» уже на улицу не хожу. А тут подумала…

Она поднялась из-за стола, собираясь попрощаться, но Тамара предложила ей чаю, и она охотно осталась.

В ту зиму, невероятно неустойчивую, как в погоде, так и в государственной политике, Маргарита Филипповна, недовольная и тем и другим, частенько искала приют под тёплым абажуром соседской кухни. Российским городам тогда возвращали их исторические имена, но что такое произойдёт с Ленинградом, невозможно было представить. Однако даже этот вариант Маргарита Филипповна обсуждала вечерами с Павлом Петровичем, потому что считала его коренным ленинградцем.

Родичкин действительно несколько лет жил в Ленинграде, учился в институте Культуры, а после окончания был направлен в Ленинградскую область заведующим недавно упразднённой передвижной библиотеки. Он её должен был воссоздать и развозить книги по деревням. Возможно, он и воссоздал бы, и развозил, но вышел казус. Работник сельсовета, пославший в институт заявку на такую библиотеку, успел к приезду Родичкина расстаться со своей должностью. А в деревнях, какие он когда-то перечислил, как нуждавшиеся в книгах, не оказалось не то что читателей, но и жителей.

Но благодаря такому казусу Родичкин получил шанс вернуться в Ленинград. Получив временную прописку, он устроился в знаменитую Публичную библиотеку, снял неподалёку от неё две комнаты на Фонтанке и перевёз к себе мать.

Почему он потом переселился в наш город, Маргарита Филипповна не знала или забыла.

Произошло это почти двадцать лет назад. Павел и его друг Вайнулин ехали на первую в их жизни рыбалку. Дорога вела через наш городок.

Друзья подъезжали к нему зимним утром. По обочинам шоссе стояли, поскрипывая на тощих жердях, щиты с диаграммами роста благосостояния жителей нашего края. А впереди поднималось пологое взгорье, увенчанное белой конусообразной колокольней с нежной окантовкой из бледно-зелёных и розовых зубчатых поясов. Такое умиротворение исходило от неё на округу, на соседний сад с массивным зданием, желтевшем в черноте его оголённых деревьев, на крыши домов, сбегавших по правому склону к городскому массиву, что Родичкин невольно проникся им. С другой стороны возвышенности розовело на солнце ровное пространство – поле под снегом или озеро.

– Это Селигер! – возвестил Вайнулин. – Проскочим сейчас провинциальный городишко, пропилим по берегу километров десять-пятнадцать – и на месте! Мне тесть подробную карту нарисовал.

Ещё Вайнулин что-то пошутил насчёт своего тестя, который дал ему и машину, и рыбацкие снасти, но, уверенный, что у зятя с затеей рыбалки ничего не выйдет, наказал купить пару судаков на местном рынке.

Рынок вскоре возник на пути. Похожий на терем, с весёлым орнаментом под округлыми скатами двухъярусной крыши, он произвёл на Родичкина впечатление оброненного пера Жар-птицы. Родичкин успел разглядеть и витую луковку над крыльцом, и ряды открытых прилавков, заваленных рыбой, и женщин, покупавших её. Бытовая картинка его увлекла.

А когда машина, обогнув подножье возвышенности, въехала на наш главный проспект, с двумя шеренгами подстриженных лип, и за окном потянулись по-петербургски сплошной лентой дома, он засмотрелся на их фасады. Его удивило: колонны провинциальных домов были выдержаны в ордерах. Коринфский! Ионический! Но такие маленькие! Встань на цыпочки – и капитель рукой можно потрогать. «На большие средств не хватало», – подумал Родичкин о прежних хозяевах зданий и возле одной парадной с резными створками двери даже представил такого хозяина, почтенного господина, современника Чехова, в узком драповом пальто, шляпе и с тростью.

Его воображение включилось в привычную когда-то, но забытую им игру: угадывать облик людей по стилю созданной в их время архитектуры. Архитектура открывалась ему пронзительной красотой. Так случается. В моменты, когда у человека ломается жизнь, окружающий мир словно взывает к нему: «Не отчаивайся, у тебя есть я. Посмотри! Я прекрасен!» В жизни Родичкина тогда шла чёрная полоса. Он похоронил мать. Закончилась его временная прописка с правом работы. Последовало увольнение из Публички. Идея отправиться в эти дни на рыбалку возникла у Вайнулина.

В один из вечеров Родичкин ждал его к себе и рассматривал фотографии матери: детдомовские двадцатых годов, где она бритой наголо воспитанницей Ростовского детского дома сидела среди других сирот, прижимаясь плечом к воспитательнице; школьные, где мальчишки с чубчиками и девчонки с бантами теснились уже вокруг неё, сельской учительницы.

Когда пришёл Вайнулин, Павел быстро убрал снимки, но не из-за некоторой скрытности своего характера, а чтобы освободить друга от необходимости сочувствовать ему. С Вайнулиным у него не было недомолвок. Они подружились в Казахстане на целине. Сдержанный Родичкин и шумный насмешник Вайнулин, будущий инженер, тогда уже женатый, оказались в студенческом отряде старше других. Оба отслужили в армии и оба хлопотали о реабилитации отцов, репрессированных в одном и том же 47-м году. Сходство биографий сроднило их.