Черное море зимой: Сюжеты нашей жизни - Ирина Волкова-Китаина

Ирина Волкова-Китаина

Черное море зимой

Сюжеты нашей жизни

Мизер

От карт, развёрнутых двумя пёстрыми веерами, Эмилия Романовна заряжалась энергией. Они занимали весь столик по-стариковски согнувшегося над ними массивного торшера пятидесятых годов прошлого века и бликовали от его света. Иногда Эмилия Романовна их затеняла ладошкой, чтобы не ошибиться с мастью.

Преферансом она баловалась полвека назад, в отпуске на Кавказе, а пристрастилась к нему недавно, когда ей стало мерещиться, что на игру к ней приходят партнёры. Они появлялись в полночь из темноты. Один учёный с мировым именем, каким ей обращаться к нему не хотелось, поскольку им пользовался целый выводок его потомства, а она, ни сутулой машинисточкой, только начинавшей свою практику, ни много позже, уже съевшей на этом деле собаку, не могла его даже произнести из-за спазм, схватывающих от волнения её голосовые связки; теперь же, когда «светило» просиживал около неё часами, и она могла варьировать на разные интонации его дворянское «…ской», она не желала им пользоваться из гордости и обращалась к учёному с насмешкой: «доктор-профессор» и на «вы». Вторым партнёром был всего лишь кандидат наук. Ему она тоже печатала. Этот остроумный холостяк, не чаявший души в своей мамочке, пользовался её благосклонностью больше. Его она называла Ги-Ги, Гиндик, Гиндечка и часто хвалила: «Ги-Ги, спасибо, что приводишь ко мне доктора-профессора. За это я тебя когда-нибудь расцелую!» Остальных, являвшихся на игру без приглашения, она не подпускала не только к столику торшера, но даже к низким спинкам парных кроватей, на одной из которых она то полулежала, то садилась, в зависимости от хода игры.

Сейчас игрался мизер!

Азарт достиг высшей точки. Эмилия сидела. Свой веер она прижимала к бесформенной мякоти груди, когда-то ожидавшей прикосновения руки доктора-профессора, теперь, конечно, на это потерявшего право. От времени, когда он мог бы это право иметь, остались только купленные у антиквара кровати и тогда совсем новый торшер. Внимание партнёров было на разложенных по его столику картах. В раскладе доктора-профессора почти сплошь краснели сердечки, и был его ход. Эмилия не должна была брать взяток. Но, если профессор шёл пиковым тузом, Гиндик скидывал на нём свою единственную черву, Эмилия давала пику, каких у неё было полвеера, то на второй ход профессора семёркой червей она получила на свою единственную червонную восьмёрку взятку, и к той, как паровозу, прицепился бы взяток целый состав!

Сердце преферансистки трепетало. Её частое дыхание можно было слышать в тиши ночи уже не только возле торшера, но и там, куда его свет едва достигал, в полумраке комнаты, в темноте коридора. Первую взятку на туза доктор-профессор взял. Снова был его ход.

Отставив пухлый мизинец, перехваченный перстнем с выпавшим камнем, Эмилия Романовна занесла ладонь над червонной семёркой профессора: «Не бубна ли это?» Рука, как миноискатель, зависла над его веером карт, готовясь «помочь» ему сделать ошибочный ход. Но из пустоты, где Эмилия ощущала присутствие доктора-профессора, к ней шла такая нежная энергия, что подмухлевать над ним стало стыдно. Эмилия засмущалась. Интерес к картам погас. Ей захотелось поговорить.

– Гиндик! – пугаясь в первый миг своего голоса, обратилась она ко второму партнёру. – Помнишь, мы случайно встретились в Сочи? Ты как раз в тот год защитился и был очень счастлив. Ты был с мамой. Она в шикарной соломенной шляпе, но вечно с сигаретой. Вы были необычной парой на пляже! Ты без конца всех смешил анекдотами! Вытащи ещё парочку из своих карманов! Рассмеши нас!

Будто услышав ответ: «Продырявились карманы. Некому стало штопать, всё из них выпало», – Эмилия Романовна с грустью ответила:

– Да, всё изменилось! Сколько мы не виделись, Гиндечка? Ты тогда щеголял. А я?… Не хочу вспоминать. Почему-то я горбилась. Но доктору-профессору нравилась. Доктор-профессор, помните, это была наша последняя встреча, вы передали мне со своей рукописью милый шарж на меня – синий цветок колокольчика, склонённый над печатной машинкой. Конечно, мне надо было в отпечатанной рукописи послать вам ответ. Вы его ждали?…

Профессор молчал. Эмилия Романовна склонилась подсиненной сединой, словно головкой колокольчика на рисунке профессора, и долго представляла, как он искал ответ в отпечатанных ею работах. После шаржа он передавал ей печатать только с посыльными.

В квартире ходом часов на стене оттикивалось течение времени. Эмилия Романовна слышала его, а от Гиндика и профессора ни звука. Расклад вееров привлёк её снова.

– Послушайте! Ха-ха! – она постаралась отвлечь от игры партнёров. – На днях покупаю эту колоду, а какая-то пигалица к продавцу мимо меня. Так молодой человек ей: «Осторожней! Видишь, стоит антиквариат!» Ха-ха! Господа, я – уже антиквариат?! Вы так же находите? Ги-Ги? Ответь ты! Доктор-профессор глаз не может поднять от карт! Ну какой он стал медлительный! Не решится, с чего пойти! Да вот же!

Эмилия Романовна выхватила из веера профессора, будто по ошибке, не семёрку, а девятку червей и, бросив её на игру со словами: «Простите, но мне надоело вас ждать!» – хлопнула по ней своей злополучной восьмёркой.

Проигрыш больше ей не грозил!..

Избежав его, она победительницей заканчивала мизер. Последнюю взятку она не взяла, когда свет над картами уже потускнел, а в комнате посветлело. Её сильно клонило в сон, но она успела порадоваться свету нового дня и, пока он не наступил с его скукой, сладко уснула в своих кроватях.

Попугай

Когда распалась прежняя наша страна, я увидела вокруг себя много беспомощных растерянных людей. Мне хотелось послать им веру в их собственные силы – и тогда, поразивший когда-то меня, реально живущий, попугай Кешка возник в моей памяти как символ великой внутренней силы. И сложился о нём рассказ.

За годы, что мы не виделись, внучка Даша у Кирилла Ивановича и Людмилы Васильевны превратилась из плаксивой девчонки в степенную девушку; остальное в семье, казалось, не изменилось. Как прежде мы пили чай за тем же столом в центре комнаты, перегороженной ширмой, как и раньше, несколько душной, несмотря на высокий потолок, и снова в нашей компании был попугай.

Зелёный, с волнистым серым жабо, он сидел на столе под букетом сирени и лакомился пирогом. Это было зрелище! Попугай с таким аппетитом выклёвывал из начинки крошки желтка, отрывал край подрумяненной корочки.

– Нравятся мои пирожки? – спросила его Людмила Васильевна.

Попугай повернул в её сторону выгнутый нос и прокартавил: «Передаём последние известия, Кеша хороший».

Его ответ доставил старикам удовольствие. Оба взглянули на меня с ребяческим озорством. Даша, как будто, ничего не заметила, а мне сделалось грустно. Вспомнился точь-в-точь такой же попугай, общительный, тоже с гонором. Его купила на Полюстровском рынке Людмила Васильевна. Когда школьницей после занятий я заходила к ней, она, часто моргая из-за очков, сильно увеличивающих её небесно-голубые глаза, разрешала мне выпустить попугая из клетки. Он меня уже ждал. Нетерпеливо кричал: «Пора! Пора!»

Однажды, это случилось за день до переезда нашей семьи в отдельную квартиру, на улице мела колкая сухая пурга, я открыла клетку без спроса, и попугай улетел в форточку.

Я долго искала его, бегала с детьми наших соседей, двумя драчунами-братьями, рыдающей Дашей по дворам и улицам, мы обморозили руки, роясь в кучах счищенного на тротуарах снега, но не нашли. Попугая тоже звали Кешей, поэтому, глядя на нынешнего баловня семьи, я, виновато вздохнув, сказала:

– Кеша второй…

– Нет! Не второй! Это тот самый Кеша! – поправила меня Даша, встала и быстро пошла к отгороженной половине родителей. Там звонил телефон.

Едва Даша скрылась за ширмой, попугай расправил крылья, неуклюже припал на грудку, рывком вспорхнул и затрепетал над столом. Под брюшком у Кешки вместо лапок торчали коротенькие культяпки. Я молчала, ошеломлённая. А он пролетел в угол комнаты, опустился на ширму, стал похож там на новенькую детскую погремушку и закартавил знакомо:

– Пора! Учи ур-роки!

В чистоте его нежной окраски, в напористом голосе не было ничего жалкого. Я осмелилась тихо спросить: «Кешка! Где же тебя нашли?»

– Скажи ей, – ответил за попугая Кирилл Иванович. – «Валялся я под водосточной трубой в нашем дворе! Самым зорким, скажи, оказался дед! Подобрал меня!»

Тут Кирилл Иванович, к моему удивлению, засмеялся, словно рассказывал о весёлом, обернулся на попугая.

– Ну, говори, Кешка, принёс меня дед и, вспомни-ка, что я велел нашей с тобой санитарке?

Кешка не обращал на Кирилла Ивановича внимания. Наклонился с ширмы к Даше, что-то ей лопотал. Кирилл Иванович, похоже, обиделся на него, покраснел:

– Не знаешь?!

– Где ж ему знать! – заступилась за попугая Людмила Васильевна. – Ты попросил: «Выходи и его, как меня в медсанбате. Что б и этот был жив!» Но он же не слышал. Неделю его отпаивала: аспирин, чай, димедрол. Ты его без сознанья принёс!