Глас Византии: Византийское церковное пение как неотъемлемая часть православного предания - Фотий Кондоглу

ГЛАС ВИЗАНТИИ

Византийское церковное пение как неотъемлемая часть православного предания (сборник статей)

Издательский дом «Святая Гора», Москва, 2006

По вопросам приобретения обращаться: Издательский Дом «Святая Гора», 107082, Москва, а/я 93.

Адрес в Интернете: [email protected]

Тел.: (495) 540–11 40

Факс: (495) 246–69–39

© Издательский Дом «Святая Гора», 2006

Все права защищены. Запрещается полное или частичное воспроизведение настоящего издания (текста, элементов оформления, макета) каким бы то ни было способом (графическим, электронным, механическим) без письменного разрешения издателей.

Фотий Кондоглу[1]

СВЯЩЕННЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ И ПЕСНОПЕНИЯ

Православные церковные искусства — это искусства богословские. И произведения, которые ими рождаются, отображают собой слово Божие.

Эти искусства выражают таинственную сущность нашей религии и обращены к нашим чувствам. Гимнография и музыка — к слуху, архитектура, иконопись и другие искусства, создающие церковную утварь, облачения и т. д. обращаются к зрению. Третье чувство — обоняние — возвышает и освящает каждение фимиама. Четвертое и пятое чувства, именно вкус и осязание, как более материальные, остаются за дверями этого духовного пира.

Два наиболее благородных чувства — зрение и слух. Главным образом они питаются духовными изображениями и песнопениями и ими же освящаются. Итак, произведения церковных искусств, как было сказано выше, отображают в себе слово Божие. То, что видит и слышит в храме молящийся человек, вызывает в его уме и сердце таинственные религиозные образы. Всё видимое в храме имеет такую форму, которая возносит человека в таинственный мир духовной радости и блаженства: само здание храма, святые иконы, иконостас, сень, литийница, священный потир, лампады, паникадила, амвон, иерейские облачения, переплёты богослужебных книг, купель, архиерейское место и даже стасидии — своей смиренной аскетической формой.

То же происходит и со звуками, которые человек слышит в храме: песнопения, где соединены воедино слово и музыка, молитвы умилительно произносимые, возгласы и священная проповедь. Однако проповедь не должна иметь мирской характер, не должна быть пустым, отталкивающим людей красноречием, «набожным пустословием», по словам одного архиерея. Она, насколько возможно, должна приближаться к литургически гармоничному слову, потому что только в этом случае она будет уместна и не будет нарушать гармонии песнопений и службы в целом. Все слова, написанные святыми отцами, литургически гармоничны, поэтому святоотеческая проповедь — прекрасное дополнение литургии, чего нельзя сказать о большинстве произносимых сегодня с амвона речей, которые разрушают гармонию службы, обрывая и охлаждая духовное пламенение, умилительное состояние, вызываемое в людях священными изображениями и песнопениями. Ведь большинство произносимых современными проповедниками слов есть не что иное, как самое прозаичное, скучное и бессмысленное бормотание, «благочестивое (а может, и нечестивое) пустословие».

Церковные искусства по своей природе богослужебные, литургические, духовные, возвышающие, а не мирские, то есть не материальные, чувственные и тщеславные, цель которых — услаждение чувств. Древние греки говорили: «Искусство есть наслаждение», поэтому их религия была просто «красивой ложью». По–настоящему духовный элемент был чужд древнему миру.

Все православные церковные искусства (то есть искусства Единой Святой Соборной Апостольской, не подверженной изменениям Церкви) выражают одни и те же духовные истины — различными средствами каждое. Так, например, произведения иконописи выражают таинственными образами и цветом абсолютно те же духовные понятия, которые выражает таинственными гласами музыка или священным слогом богослужебные тексты.

Всё это есть только в Православной Церкви. У протестантов церковных искусств просто не существует, а в папской церкви они искажены, и из церковных превратились в светские и мирские. Протестантизм захотел упразднить чувства, уничтожив то, что к чувствам обращено, но тем самым он обнажил религию, лишив её литургического покрова богослужения и обряда, превратив её в некую неопределённую и бездушную вещь, в какой‑то мутный теизм. В то время как Православие сохранило в обряде то, что получило от древней Церкви, которая стремилась не к упразднению чувств (поскольку мы живём в материальном мире и имеем тело, это бессмысленно[2]), но к их освящению посредством церковных искусств, что делает сами чувства органами общения верующего человека с Царствием Божиим. Через церковные искусства мы ощущаем это Царство, «яко в зерцале».

Папская церковь допустила искажение церковных искусств (и обряда в целом, превратив его в некое театральное представление), принеся их в жертву своим мирским интересам. Похоже, что Церковь, имея авторитет в среде своих сторонников и приверженцев, на самом деле руководствуется настроениями собственной паствы, которая навязывает ей свои искажённые представления об обряде. В этом состоит причина тех извращений, которые претерпели церковные искусства на Западе. Начался этот процесс шестьсот–семьсот лет назад и достиг апогея в эпоху итальянского Возрождения, охватив весь остальной Запад. Мирской дух с его свободной импровизацией подменил дух богослужебный и литургический. Искусства в папской римо–католической церкви постепенно лишились своего литургического характера, превратившись в светские, то есть материальные. На Западе нет больше иконописи — есть только живопись (то есть искусство, воспроизводящее определённый сюжет, как, например, так называемая историческая живопись). Нет псалмопения, но есть музыка — творение мирских композиторов. Если, как было сказано выше, церковные искусства призваны к тому, чтобы отражать в себе слово Божие, вызывать в душах верующих умиление, а не плотское услаждение и желание, то можно представить, что за умиление испытывает человек, молящийся перед иконами, на которых изображён плотской образ. Например, мадонны, написанные с продажных натурщиц, лицемерных женщин, любовниц развращённых живописцев, писавших свои работы под песни и истерические крики бродячих комедиантов. Если это молитва, то молитвой можно назвать и то, что совершают перед своими идолами, сделанными в виде голых черных женщин, дикие африканские племена, пляшущие, словно бесноватые, под звуки тамтама. «Рожденное от плоти плоть есть, и рожденное от Духа дух есть».

Итак, только в Православной Церкви даже до сегодняшнего дня существуют церковные искусства, ведущие духовное созидание «во освящение чувств». Но это непонятно ни большинству наших клириков, ни богословам, задача которых в том, чтобы довести до сознания всех православных людей эту мысль, подспудно живущую в их сердцах, как священный залог, сохранившийся до настоящего времени благодаря православной традиции, но постепенно исчезающий под ударами глупых демагогических слов полуобразованных проповедников, вопящих с амвона о необходимости церковного «обновления». Получается, обновление состоит в том, чтобы украсить себя взятыми с Запада фальшивыми бусами, сбросив с себя украшенное настоящими алмазами и жемчугом драгоценное ожерелье иконописи и таинственной музыки.

Запад — это место утилитарного духа, поэтому там так развита наука. Но для веры глупо ждать света с той стороны, где солнце заходит. Солнце встаёт на Востоке, и духовное Солнце, Господь наш Иисус Христос, «соделав Себя примером для нас», пришёл с Востока, то есть оттуда, где мы с вами живём. Через святой убрус, подаренный Авгарю-царю, через песнопения, которые во время Тайной Вечери Господь воспел вместе с учениками, Он преподал нам образ церковных искусств. Будем же хранить неискажёнными эти безупречные первообразы.

Фотий Кондоглу

ВИЗАНТИЙСКАЯ ЖИВОПИСЬ И ЕЁ ПОДЛИННАЯ ЦЕННОСТЬ

Интересующийся византийским искусством может найти достаточно книг по этой теме, однако написаны они почти все иностранцами. Большая их часть вышла из‑под пера археологов и искусствоведов, людей, безусловно, достойных и образованных, однако говорящих на языке науки. Это значит, что к произведениям византийского искусства они подходят с теми же мерками, что и ко всем остальным — изучают их внешнюю сторону холодно, по–научному, видя в них лишь музейные экспонаты. Их восторги и восхищение — это, по большей части, реакция на внешние достоинства произведения, а не оценка духовного богатства, «сокрытого» в нём, по слову апостола Павла. А именно оно и есть самое ценное в этом таинственном искусстве. Также существуют учёные, которые подходят к византийскому искусству с «эстетической» стороны. Но они, как мне кажется, находятся ещё дальше от истины…