На трибуне и дома - Кара Сейтлиев

Кара СЕЙТЛИЕВ

НА ТРИБУНЕ И ДОМА

*

Авторизованный перевод с туркменского

Анисима КРОНГАУЗА

Рисунки И. СЫЧЕВА

М., Издательство «Правда», 1959

БЕЗ СКИДКИ!

Промолвил однажды

Мой друг осторожный! —

Чуть-чуть деликатней

Пиши, если можно.

Считался Курбан

Замечательным малым.

Зачем ты его

Обозвал феодалом?

Бесценен Гасан

За вином и за чаем.

Зачем ты его

Называешь лентяем?

Гюзель,

Что стояла

За импортной склянкой

С духами «Коти»,

Оскорбил ты мещанкой.

Учтивость и вежливость

Движут Керимом,

А ты обзываешь

Его подхалимом!

Присел Баймурад

В ресторане за столик,

А ты уже сразу

Кричишь алкоголик!

Зачем, стихотворец.

Так строго их судишь?

Они же, по сути,

Хорошие люди!

— Конечно,—

Сказал я,—

Они неплохие.

Но, дверь в коммунизм

Открывая впервые,

С собой не захватим

Мы их пережитки,

Напрасно они

Собирают пожитки.

Пусть каждый из них

Человек и хороший.

Но сбросить пора

Эти старые ноши.

Остатки чужой,

Отживающей жизни

Ни им и ни нам

Не нужны в коммунизме.

ТАМАДА

Едва запахнет пловом,

Едва учует той,

Туда бежать готов он

Бессменным тамадой.

Кричит:

— Ура! Победа!

Чуть зашипит шашлык,

Завяжется беседа.

Развяжется язык.

Как будто он листает

Пословиц толстый том.

Талантом он блистает

За праздничным столом.

С утра ходивший хмурым,

Он весел и остер.

Орудует пампуром.

Как шпагой мушкетер.

Он шутит без простоев,

Находчив и толков…

Но этот рыцарь тоев

В рабочий час каков?

На службе он скучает,

День высидев с трудом.

Талантом не блистает

За письменным столом.

А ведь неплохо было б,

Когда бы для труда,

Хотя б немного пыла

Оставил тамада.

НА ТРИБУНЕ И ДОМА

Увлеченный речью бурной

Про сегодняшний момент,

Встал над маленькой трибуной

Колоссальный монумент.

Он стучал в волненье пылком

По трибуне кулаком,

Тряс эпическим затылком

И эпическим брюшком.

— Мы давно не феодалы! —

Рассекал он тишину.—

Нам, конечно, не пристало

Угнетать свою жену!

Называл ее рабыней

Муж в былые времена.

Наша женщина отныне

Нам, товарищи, равна!

Были мы довольны речью,

Хоть оратора качай…

Он сказал:

— Прекрасный вечер!

Приглашаю вас на чай!

Мы пришли.

В одной из комнат,

Где царила тишина,

Промелькнула тенью темной

Молчаливая жена.

И, вперед подавшись грудью,

Он как стукнет кулаком:　

— У меня, ты видишь, люди!

Почему ж заходишь в дом?!　

А она, надвинув бёрик[1] 　

И к устам прижав яшмак[2],

Убежала…　

Чай стал горек,　

Стало жестко на кошмах.　

Стало стыдно с феодалом

Говорить нам.　

В тот момент　

Над дымком цветных пиал он

Восседал, как монумент.　

ЛОДЫРЬ И «ТОКМАК»[3]

Ты меня не принуждай

К делу без причины.

Сладкий сон.

Зеленый чай —

Вот удел мужчины.

Не один в колхозе я.

Подремлю, и, право.

Поработают друзья

За меня на славу.

Я люблю их, как родных,—

Каждый там работник —

И как следует за них

Отосплюсь сегодня.

На кошме,

И на ковре,

И на пестром ситце,

И в обед,

И на заре

Мне неплохо спится.

Я люблю поспать, чтоб слух

Не тревожил мне петух,

Чтоб жужжаньем муха

Не касалась слуха.

Чтоб моторы тракторов

И машин молчали,

Чтоб ребята со дворов

Громко не кричали.

То мурлычу.　

То храплю

В наслажденье долгом,

Спать умеючи люблю,

Спать умею с толком.

Только раз журнал «Токмак»

Мне отвел страницу.　

С той минуты мне никак

От нее не спится.

От нее покоя нет.　

Прямо, не поодаль

На странице мой портрет,

Снизу подпись: «Лодырь».

Спать ложусь —

Журнал «Токмак»,

То есть колотушка,

Загремит над ухом так,

Словно это пушка.

Видно, всех лекарств, друзья.

Мне «Токмак» полезней.

Не страдаю больше я

Сонною болезнью.

ТРАКТОРИСТ МУРАД