Маша и Феликс - Виктория Токарева

Виктория Токарева

Маша и Феликс

* * *

Феликс был очень весёлый, как молодой пёс. В нем жила постоянная готовность к смеху, к авантюрам, к греховному поступку, к подлости и подвигу одновременно.

В зависимости от того — кто позовёт. Позовёт идея — пойдёт на баррикады. Позовут деньги — пойдёт на базар перепродавать женские колготки. Сейчас это называется бизнес. А раньше — фарцовка. Раньше за это могли посадить.

Мы познакомились на семинаре, который назывался «Молодые таланты». Я считалась талантом в сценарном деле, а он — в режиссуре. Начинающий режиссёр из Одессы.

Феликс подошёл ко мне в первый день и предложил свои услуги, а именно, сходить на базар, снять кино по моему сценарию, жениться, сделать ребёнка. Однако — не все сразу. Надо с чего-то начинать. И Феликс начал с главного.

Семинар размещался в большом доме отдыха. Вечером, когда я вернулась с просмотра в номер, — увидела в своей кровати тело. Я зажгла свет и обнаружила Феликса.

Его одежда валялась на полу. Одеяло было натянуто до подбородка. В глазах стояло ожидание с примесью страха: что будет?

У меня было два варианта поведения:

1. Поднять крик типа «да как ты смел»…

2. Выключить свет, раздеться и юркнуть в объятия Феликса — весёлого и красивого. Нам было по двадцать пять лет. Оба — любопытны к жизни, оба не свободны, но в какую-то минуту об этом можно и забыть. Просто выпить вина любви. Опьянеть, а потом протрезветь и жить дальше с хмельным воспоминанием. Или без него.

Я выбрала третий вариант.

Я сказала:

— Значит, так. Я сейчас выйду из номера, а через десять минут вернусь. И чтобы тебя здесь не было. Понял? Иначе я приведу Резника.

Резник — руководитель семинара. И запоминаться в таком качестве Феликсу было бы невыгодно. Феликс должен был просверкнуть как молодое дарование, а не провинциальный Казанова.

Я гордо удалилась из номера. Вышла на улицу.

Ко мне подошла киновед Валя Нестерова — тоже молодое дарование. Она приехала из Одессы, как и Феликс.

Они хорошо знали друг друга.

— Что ты тут делаешь? — удивилась Валя.

— Ко мне в номер залезли, — поделилась я.

— Воры? — испугалась Валя.

— Да нет. Феликс.

— Зачем? — не поняла Валя.

— За счастьем.

— Вот жопа…

Валя считала Феликса проходимцем, одесской фарцой. И влезть в мой номер — полное нарушение табели о рангах, как если бы конюх влез в спальню королевы. Дело конюха — сидеть на конюшне.

Постояв для верности двадцать минут, я вернулась в номер и легла спать. От подушки крепко пахло табаком.

Я любила этот запах, он не помешал мне заснуть.

В середине ночи я услышала: кто-то скребётся. Я мистически боюсь крыс, и меня буквально подбросило от страха, смешанного с брезгливостью.

В окне торчала голова Феликса. Я вздохнула с облегчением. Все-таки Феликс — не крыса. Лучше.

Я подошла к окну. Открыла раму. Феликс смотрел молча. У него было очень хорошее выражение — умное и мужское.

— Иди спать, — посоветовала я.

— Но почему? — спокойно спросил он. — Ты не пожалеешь. Я такой потрясающий…

— Пусть достанется другим.

— Кому? — не понял он.

— Кому этого захочется…

Мы говорили в таком тоне, как будто речь шла о гусином паштете.

Он ни разу не сказал мне, что я ему нравлюсь. Видимо, это разумелось само собой.

— Иди, иди… — Я закрыла раму, легла спать.

Феликс исчез и больше не возникал. Видимо, тоже устал.

На другой день мы встретились как ни в чем не бывало. Он не извинился. Я не напоминала. Как поётся в песне: «Вот и все, что было»…

Семь дней семинара прогрохотали, как железнодорожный состав. В этом поезде было все: движение, ожидание, вагон-ресторан и приближение к цели. Наша цель — жизнь в искусстве, а уже к этому прилагалось все остальное.

После семинара все разъехались по домам. Я в Москву, в семью. Феликс — в Одессу. Наши жизни — как мелодии в специфическом оркестре, каждая звучала самостоятельно. Но иногда пересекались ненадолго. Он не влиял на меня. Но он — БЫЛ. Существовал во времени и пространстве.

Сейчас он в Германии, в белых штанах. А родился в Одессе, сразу после войны. Может быть, не сразу, году в пятидесятом, у одной очень красивой артисточки. Красоты в ней было больше, чем ума. И много больше, чем таланта. Если честно — таланта ни на грош, просто белые кудряшки, высокая грудь, тонкая талия и синие глазки, доверчиво распахнутые всему миру.

Есть такое выражение: пошлость молодости. Душа заключена в совершённую форму, как в красивую коробочку, и обладательница такой коробочки постоянно этому рада. Улыбка не сходит с лица. Если что не так — капризничает, машет ручками. Если так — хохочет и тоже машет ручками Постоянно играет. В молодости так легко быть счастливой. И она счастлива. В неё влюбляется молодой еврей. В Одессе их много, но этот — широкоплечий и радостный — лучше всех.

Сталин когда-то выделил евреям Биробиджан. Может быть, это был Ленин. Но дело не в том — КТО, а в том — ГДЕ. Биробиджан — у черта на рогах, там холодно, темно и неуютно. Евреи — народ южный, теплолюбивый.

Они расселились в основном в Киеве и Одессе — жемчужине у моря. Можно понять.

Принято считать, что евреи — хорошие семьянины.

В основном это так. Но наш еврей оказался исключением из правила. Он родил мальчика Феликса и смылся довольно быстро. Куда? К кому? История об этом умалчивает. Скрылся — и все.

Актриса — её звали Валя — и маленький Феликс остались вдвоём. Без средств к существованию. Единственное, что было у Вали, — сыночек. А у Феликса — мама. И это все. Не мало. Но если больше ничего — ни денег, ни профессии…

С Вали быстро сошла пошлость молодости, а потом и молодость сошла, и тоже быстро. Есть женщины, которые умеют выживать, умеют бороться — как та лягушка, которая упала а сметану и сбила масло. Не утонула. Валя была из тех, которые тонут. Идут на дно. Она умела быть милой, нежной и любящей. Не мало. Но мало.

Они с Феликсом жили в шестиметровой комнате, научились голодать. Когда очень хотелось есть — ложились спать.

У Вали время от времени появлялась работа — сопровождать лекции. Например, если тема лекции: «Чехов и борьба с пошлостью» — она читала монолог Нины Заречной или монолог Сони «Ах, как жаль, что я некрасива». Однако Валя не забывала про свои глазки и кудряшки, и Соня в её исполнении получалась довольно жеманная.

Но поскольку на лекции приходило не больше десяти старух, то все это не имело никакого значения: ни Чехов, ни его борьба с пошлостью, ни актриса в стареньком штапельном платье.

Валя получала за эту работу очень маленькие деньги.

Их хватало на три дня в неделю. Остальные дни полагались на волю Божию. Бог даст день, даст пищу.