Мистер Грин находит занятие - Шолом-Алейхем

– Хау ду ю ду, мистер Шолом-Алейхем? Не знаю, узнаете ли вы меня? Мы с вами некоторым образом в троюродном родстве состоим... То есть не с вами, а с вашим Тевье-молочником и его родственником Менахем-Мендлом из Егупца... Ага! Не правда ли, это вам интересно? Вы даже остановились... Постойте же со мной минуточку вот здесь, на тротуаре, поговорим немножко насчет Америки, что это за страна золотая... И не столько об Америке, сколько о ее бизнесе, о том, как здесь сохнут и дохнут в богатстве и чести, покуда бог пошлет настоящий джаб, а когда господь помог и вы уже добились настоящего занятия, тогда есть надежда со временем заработать еще, подняться выше, дорасти до этакого Джейкоба Шифа, Нейтана Штрауса или, на худой конец, до Гери Фишла, - одним словом: стать олл райт... Я пока не могу сказать о себе, что я – олл райт, но джаб, слава богу, я уже имею, и самое приятное в этом занятии то, что я дошел до него сам, собственным своим умом... Однако я вижу, что вам не терпится, вы хотите знать, кто с вами говорит? А если я вам скажу, что говорит мистер Грин, вы будете думать; зеленый? желтый? синий? Это все равно, что ничего... здесь я называюсь Грин, там назывался Гринберг. Откуда я? Из Одессы? Из Одессы... Из Егупца? Из Егупца... Из Касриловки, из Теплика, Шполы, Умани, Бердичева - словом, из тех мест... И торговал я, как все евреи. Крутил, маклерствовал, пока не настало то самое веселое время, пока не выгнали и пока мы не дотащились сюда, в страну Колумба. А тут ели, ели до тех пор, пока последнюю рубашку не проели, и тогда только начали мытарствовать по-настоящему. Никакой работой не брезгали, но ничего не удавалось. Наступил месяц элул. Пришло время осенних праздников, и я увидел, как в газетах рекламируются канторы, синагоги, молельни. В витринах магазинов появились молитвенники - обыкновенные и праздничные, бараньи рога, талесы, а публика, вижу, начала улыбаться богу, льстить ему ради бизнеса... Тогда я подумал и говорю самому себе: «Мистер Грин! До каких пор ты будешь «зеленым»? Надо и тебе поживиться от месяца элула, от десяти покаянных дней!» Но хорошо сказать «поживиться», когда можно поживиться... За что я могу приняться? Сделаться кантором? Но я никогда сапожником не был... Резником? Но мой отец никогда извозчиком не был... Раввином я и подавно не стану, потому что знаю грамоту и понимаю значение слов... Разве что мясником по строго кошерному мясу? Но я и дома никогда не торговал крадеными лошадьми... Углубившись, как ваш Тевье говорит, в такие мысли и рассуждения, я зашел в синагогу... Начало месяца элула, народ молится, читают псалмы... Помолились, тогда один из прихожан говорит: «А кто же нам протрубит в рог?» – «Протрубить? – отзываюсь я. – Разрешите мне...» Вы, пожалуй, спросите, откуда я умею трубить в рог? А дело вот в чем: трубачом я дома действительно не был. И отец мой – тоже. И дед не был. Но, – мальчишки-озорники, мы в праздники, бывало, раздобудем где-нибудь рог и спорта ради трубим в него до тех пор, пока служка не выгонит из синагоги. Короче говоря, – я это дело знаю, и, как вы говорите, – раз сказано, что он может, так о чем толковать... И вот взял я в руки рог, да как протрубила - сначала с трелями, а потом закончил на одной ноте, протяжным звуком, ну, прямо-таки отсюда до Бруклинского моста! Услыхав такую музыку, прихожане и говорят: «Откуда будете, молодой человек?» – «А не все ли вам равно?» – отвечаю я. – «Может быть, останетесь у нас трубить на праздники? – спрашивают они. – Наш трубач умер». – «Если бы это могло меня прокормить, – говорю я, – пожалуй». – «Делать жизнь, – отвечают они, – одним этим трудновато. Разве что вы бы еще что-нибудь делали к тому же...» – «А именно? – спрашиваю. – Что мне еще делать? Быть к тому же кучером? Подметальщиком или дворником?» А они мне: «Коль скоро вы трубач, то есть умеете трубить в рог, мы не можем предложить вам такие грубые работы. Единственное, что мы могли бы вам дать, это «ченс», чтобы вы могли трубить еще в одной синагоге...» Это заставило меня подумать: коль скоро я буду иметь шанс трубить еще в одной синагоге, то почему же я не могу трубить еще в двух синагогах? А почему не в трех? И я пошел по Даунтаун из одной синагоги в другую, из одной молельни в другую. Всюду делал пробы, показывал свое искусство, всюду имел величайший успех, потому что, когда я трублю в рог, сбегаются из всех молелен. Меня слушали судьи, конгрессмены, ассамблимены, и все говорили: «Поразительно!» Можете себе представить, в первый год я имел одну синагогу и две молельни. На следующий год – три синагоги и пять молелен. В нынешнем году, если Богу будет угодно, у меня намечается чуть ли не дюжина молелен, и я смогу заработать добрых несколько долларов. Вы, пожалуй, спросите, как же может один человек справиться с таким количеством бизнесов? Этого вы не спрашивайте! На то она и Америка! В этой стране кое-как приспособляются. В одном месте я выступаю раньше, в другом – немного позже, в третьем – еще позже. Я делаю все возможное, чтобы публикум был «сатисфайт», потому что если я пропущу время, я теряю свой джаб и свою репутейшн. Вы удивляетесь, мистер Шолом-Алейхем, что я употребляю больше английских слов, чем еврейских. Это из-за детей. Они у меня уже настоящие американцы и не желают ни слова говорить по-еврейски! Посмотрели бы вы на моих «боев», никогда бы не сказали, что это еврейские дети. И меня самого, когда увидите после праздников, тоже не узнаете. Незадолго до наступления месяца элул я сбрасываю свой сюртук, запускаю бороду, обретаю домашний вид... Но как только праздники пройдут, – бороду долой, надеваю свою шляпу и снова становлюсь джентльменом... Чего в Америке не делают ради 6изнеса?.. Я вижу, мистер, что у вас есть желание описать меня в газете, вы даже книжечку свою достали, - пожалуйста, на здоровье! Я вам даже спасибо скажу. Это будет для меня рекламой... Мало того, я попрошу вас и адрес мой указать: «Мистер Грин, Черри-стрит, Нью-Йорк сити..» Плиз... Надеюсь, мы еще встретимся на Аптаун... Пока будьте мне гуд-бай!