Один Год - Жан Эшеноз

Жан Эшеноз

Предисловие

Жан Эшеноз родился 26 декабря 1947 года в Оранже, департамент Воклюз, в семье врача. Изучал социологию в Экс-ан-Провансе. В детстве прочел «Короля Юбю» Жарри и решил стать писателем.

Первый роман, «Гринвичский меридиан», вышел в 1979 году; было продано 600 экземпляров. Второй — «Чероки» (1983) — был отмечен премией Медичи, которая считается во Франции премией литературного авангарда; пресса провозгласила Эшеноза «прозаиком восьмидесятых».

О себе Эшеноз сообщает, что в литературе не терпит, чтобы им командовали, предпочитает бросаться очертя голову навстречу стилистическим приключениям. Любит джаз — отсюда ритмическая острота и раскачка его фразы, легкость и отрешенность тона.

«Один Год» (1997) — восьмой роман Эшеноза. Его действие закручено вокруг молодой женщины с победоносным именем Виктория. Год — это год жизненного странствия, время, за которое жизнь Виктории совершает полный цикл.

Все книги Эшеноза выходят в одном и том же издательстве Editions de Minuit. В 1999 году Жан Эшеноз получил самую знаменитую и почетную во Франции литературную премию, Гонкуровскую, за свой девятый роман «Я ухожу».

Один Год

Однажды февральским утром Виктория, проснувшись и ничего из вчерашнего вечера не помня, обнаружила, что Феликс лежит рядом с ней в постели мертвый, сложила чемодан, зашла в банк, потом подхватила такси до вокзала Монпарнас.

Было холодно, воздух чист, весь мусор попрятался по углам, — до того холодно, что перекрестки расширились, а статуи оцепенели, и такси высадило Викторию в конце улицы Прибытия.

На вокзале Монпарнас три градации серого, как термостат, поэтому стужа еще сильней, чем на улице: лаковый антрацит перронов, стальной бетон перекрытий и перламутровый металл курьерских поездов погружают потрясенного пассажира в атмосферу морга. Словно выскакивая с биркой на пальце ноги из выдвижных ящиков холодильника, составы скользят к туннелям с грохотом, от которого у вас лопаются барабанные перепонки. Виктория поискала на табло, какой поезд способен увезти ее как можно скорее и как можно дальше: первый из них отправлялся в Бордо через восемь минут.

В начале нашей истории меньше всего на свете Виктория знает Бордо и вообще юго-запад Франции, но она хорошо знает февраль, который наряду с мартом — один из худших месяцев в Париже. Так что оно и неплохо исчезнуть из города на это время, но лучше бы это случилось при других обстоятельствах. Она совершенно не помнила часов, предшествовавших смерти Феликса, и боялась, что на нее падет подозрение в том, что она имела к этому отношение. Но главное, не хотелось давать объяснения, да она и не в состоянии была ничего объяснить, и, в сущности, даже не была уверена, что она тут, в самом деле, ни при чем.

Когда поезд вырвался из туннеля, Виктория, полуоглохшая, заперлась в туалете и пересчитала деньги, которые взяла в банке, сняв с текущего счета большую часть всего, что было. Сумма в крупных купюрах достигала почти сорока пяти тысяч франков, достаточно, чтобы какое-то время продержаться. Потом Виктория посмотрелась в зеркало: двадцатишестилетняя молодая женщина, тоненькая, нервная, выражение лица решительное, зеленые глаза смотрят вызывающе и настороженно, черные волосы лежат волнистым шлемом. Она без труда стерла всякое выражение с лица, отмахнулась от каких бы то ни было чувств, но все же, ей было не по себе, и она вернулась на свое место.

Сидя у окна, лицом по ходу поезда, в отделении для курящих, Виктория пыталась упорядочить и разложить по полочкам воспоминания о вчерашнем, и по-прежнему ей не удавалось восстановить события вечера. Она знала, что утро провела одна, — Феликс ушел в мастерскую, потом пообедала с Луизой, а ближе к вечеру случайно встретила в «Центральном» Луи-Филиппа. Виктория всегда встречала Луи-Филиппа случайно в «Центральном», и частенько это бывало под вечер, а он сам, стоило ему захотеть, всегда умел отыскать ее, где бы она ни оказалась и в любое время суток. Она помнила, что пропустила с ним несколько рюмок, потом вернулась домой, возможно, чуть позже обычного, — а после этого решительно ничего. Любой на месте Виктории в подобном случае посоветовался бы с близкими, но только не она: родных нет, все связи оборваны.

Наверное, рано или поздно память о случившемся к ней вернется, так что лучше не напрягаться, лучше смотреть из окна на сельский, чуть тронутый индустриальностью и не слишком своеобразный, без единой зацепки для глаза, а то и вовсе отгороженный насыпью пейзаж. Решетчатые башни, провода, стыки с пересекающими железнодорожное полотно автострадами, поля, засеянные кормовыми травами, земельные участки, котлованы. Посреди целины, одиноко, среди полного отсутствия живности, высились промышленные здания, неизвестно к чему относящиеся, какие-то заводы, производящие непонятно что. И деревья, хотя, впрочем, их формы и виды и вообще-то не слишком разнообразны, были похожи одно на другое не меньше, чем машины на скоростном шоссе, на краткий миг вытянувшемся параллельно рельсам.

В общем, ничего такого, чем можно было бы заниматься долго и неустанно, — но и поезд, в это время года полупустой, тоже почти не давал пищи для наблюдений. Пожилая супружеская пара, трое одиноких мужчин, в том числе один массажист, причем спящий, две одинокие женщины, одна из них беременная, потом команда подростков с конскими хвостами, ортодонтическими шинами и спортивными сумками, едущих на никому не нужные соревнования. Погруженный в анатомический атлас указательный палец массажиста, устав упираться все время в одну и ту же страницу, время от времени начинал дрожать. Виктория встала и, для равновесия хватаясь за спинки кресел, пошла в вагон-бар.

Там, наедине с бутылочкой «виттеля», она смотрела сквозь стекла на эту панораму, не прикрепленную к определенному месту жительства, не отвергавшую ровным счетом ничего, кроме себя самой: пейзаж, как и паспорт, — ничто, особый знак пустоты. Казалось, что окружающее пространство раскинулось там за неимением лучшего, просто чтобы заполнить пустоту, пока не придумали чего-нибудь поудачнее. Небо состояло из одного равномерного облака, в нем низкооплачиваемыми статистками вяло кружили анонимные черные птицы, и солнце снисходительно лило свой безмолвный свет, какой бывает в залах ожидания, но без тени от газетки, помогающей его стерпеть. Вернувшись на свое место, Виктория впала в забытье, как все, до самого бордосского вокзала.

Она заранее решила, что в Бордо будет действовать так же, как на вокзале Монпарнас, и прыгнет в первый отходящий поезд, но несколько поездов отправлялись одновременно, один в Сен-Жан-де-Люс, другой в Ош, третий в Баньер-де-Бигор. Заметая следы, хотя сама толком не понимала зачем, Виктория трижды бросала монетку, колеблясь между этими тремя пунктами назначения, а потом, поскольку каждый раз выпадал Ош, выбрала Сен-Жан-де-Люс, чтобы окончательно, как ей казалось, сбить их с толку.

С вокзала в Сен-Жан-де-Люс сразу же попадаешь в центр города, в район порта. Доверив чемодан автоматической камере хранения, Виктория купила в магазине прессы план города и пошла кружить по улицам. Время перевалило за полдень, открывались после перерыва магазины, агентства по продаже недвижимости, она останавливалась перед ними и смотрела, какое жилье предлагают. Каждое объявление, с непременной фотографией, выставляло напоказ декорации к телефильму, предлагало начало сценария, но Виктория не хотела обращаться в агентство — раздутые расходы, удостоверение личности, бланки, которые надо заполнять, а значит, письменные свидетельства, которые с нынешнего утра ей ни к чему было за собой оставлять: она только хотела получить представление о ценах. Затем, выручив свой багаж, Виктория нашла гостиницу на улице, которая не вела в порт.

Она собиралась провести там только одну ночь. Наутро она присмотрелась к частным объявлениям, приклеенным липкой лентой к застекленным дверям магазинов. На исходе утра, в общем-то быстро, она обнаружила предложение, которое могло бы ее устроить. Хозяйка по телефону показалась сговорчивой, и условились, что Виктория придет через час. Квартплата равнялась трем тысячам шестистам франкам, которые Виктория предложила уплатить наличными, сразу же, если квартира подойдет. И квартира подойдет. Она проживет там три месяца.

Виктория отправилась по указанному адресу: куцый неприглядный флигель, почти уже на окраине города, в зеленой зоне, населенной пенсионерами. Запущенный сад окружал это бесцветное строение, выходившее окнами заднего фасада на поле для гольфа, а переднего — на океан; дверь и ставни выглядели так, словно их давненько не отпирали. Сидя на чемодане, Виктория дождалась прихода владелицы флигелька, которую она представляла себе похожей на дом.

И ошибка, хозяйка оказалась полной противоположностью дому. Светлое лицо, светлая одежда; улыбчивые губы того же кораллового цвета, что и открытый автомобильчик; эта хозяйка, по имени Ноэль Валлад, словно парила в нескольких сантиметрах от земли, вопреки своему внушительному бюсту, но с внушительными бюстами так бывает: одни вас придавливают, а другие возносят, мешки с песком или шары с гелием, а ее прозрачная светящаяся кожа свидетельствовала о неуклонном вегетерианстве. Волосы, преждевременно поседевшие, были просто сколоты черепаховой заколкой и не внушали ни малейшей мысли о парикмахере. Ноэль Баллад не желала переселяться в этот флигель, доставшийся ей после смерти родственницы, так она объяснила, пытаясь отпереть дверь, но она не желала и оставлять его заброшенным. Замок заело.