Физики - Елена Долгопят

Долгопят Елена

Физики

Елена Долгопят

Физики

Повесть

От автора

Утро, автобус, электричка, метро, Музей кино, метро, электричка, автобус, вечер. Сны.

Моя жизнь упорядоченна, размеренна (отмерена). Как жизнь большинства людей, я полагаю. Но человек живет воображением, а не реальностью. Строго говоря, реальности не существует.

Я - это не сведения обо мне (родилась, училась, работает...). Подозреваю, что и мои рассказы - это не совсем я, это люди, которые их читают.

Один мой знакомый говорит, что мои рассказы действуют на него магически.

"Физики", видимо, имеют другую природу. Мне самой не совсем ясную. Могу лишь сказать, что это все-таки не реализм и не бытовая история. Фантастика, наверное. (И с меня взятки гладки.) Герои разгадывают загадки Вселенной. Но самой большой загадкой оказывается их собственная судьба.

Утро, автобус, электричка, метро, Музей кино, метро, электричка, автобус, вечер. Сны.

Моя жизнь упорядоченна, размеренна (отмерена). Как жизнь большинства людей, я полагаю. Но человек живет воображением, а не реальностью. Строго говоря, реальности не существует.

Я - это не сведения обо мне (родилась, училась, работает...). Подозреваю, что и мои рассказы - это не совсем я, это люди, которые их читают.

Один мой знакомый говорит, что мои рассказы действуют на него магически.

"Физики", видимо, имеют другую природу. Мне самой не совсем ясную. Могу лишь сказать, что это все-таки не реализм и не бытовая история. Фантастика, наверное. (И с меня взятки гладки.) Герои разгадывают загадки Вселенной. Но самой большой загадкой оказывается их собственная судьба.

Предисловие

Представление о том, что вокруг нас, что есть мы, из чего состоят звезды, солнце, голубое небо с белыми облаками или пес, облаявший прохожего (прохожий бежал на автобус, утро стояло раннее, туман стлался в низинах, белый, холодный)...

Что такое жизнь и, соответственно, смерть?

Разнообразны представления наши.

Было время, люди думали, что Земля плоская. Становилась ли она в самом деле плоской? "Повиновалась" ли нашим представлениям о себе? Нынче считают, что Земля подобна сфере. Становится ли она и в самом деле круглой, как яблоко, о котором мы тоже думаем - "круглое"? И что станет с ней в будущем, когда представления о ней претерпят изменения? Что претерпит она?

Был ли в космосе эфир, когда думали, что он там есть?

Любые представления верны. Но всегда ограниченны.

С какой-то точки зрения, Земля остается плоской, с другой - становится подобно плоду на Древе жизни. Иные явления очень удобно толковать, если считать, что в космосе есть эфир, а для других эфир абсолютно лишнее допущение.

Наши представления всегда ограниченны. Никогда не узнать нам, что же на самом деле Земля, человек (опоздавший все-таки на автобус и наблюдающий теперь за белым плотным туманом в низине, над которым встает солнце, которое есть звезда, раскаленный газ, термоядерный реактор, дар Божий, Гелиос, свет, надежда...), никогда, никогда, никогда. И это бы еще ничего, это еще полбеды. Беда в том, что никогда, никогда, никогда не узнать нам, "зачем?". Для чего, почему есть все это: и солнце, растопившее уже почти туман, и автобус, и человек, потерявший надежду приехать вовремя...

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Так написал уже в настигающем его безумии поэт Батюшков. И пусть его стихотворение станет первым эпиграфом нашего повествования. А вторым:

"Девять дней одного года".

Название старого фильма.

1. Прощание

Снега нет. Но тучи столь темны, столь низко и тревожно они опустились над землей, застывшей и заледеневшей, что, кажется, грозят не только снегом, но и громовыми раскатами, слепящими разрывами молний.

По широкому свободному шоссе гонит, рвет такси с московским номером. Новенькая машина с бешено ревущим мотором. Свет фар пляшет и скачет. Шофер похож на танкиста. Будто перед ним не широкое стекло новейшего автомобиля "Волга", а узкая бойница в толще брони. Впрочем, он и служил в армии танкистом, о чем еще в Москве, когда не предвещало ничто непогоды и было тихо и даже влажно в тишине, успел сообщить своему пассажиру, посулившему огромные деньги до аэропорта - двести пятьдесят рублей.

Деньги от тут же и вручил шоферу и сказал, что это вся его премия, только что полученная. Но за что премия, не сказал.

Он казался глубоко погруженным в созерцание того, что происходило прямо перед его широко открытыми сонными глазами. И шофера посетило нелепое ощущение, будто и он, и машина, и дорога, и низкие страшные тучи - тяжелые бомбардировщики, - пассажиру снятся.

Всякому человеку иной раз кажется, что жизнь его есть сон, но не всякому покажется вдруг, что жизнь его есть сон человека напротив, отражение в равнодушных глазах. Но шофер не любил философствовать, да и некогда было. Он вел машину. Давление падало. Шофер гнал. Не успевал даже бояться, что машину занесет на льду.

Погруженный в созерцание пассажир в дешевом драповом пальто, в шапке-ушанке, съехавшей на оттопыренное ухо, казался мальчиком, школьником, погруженным в гипнотический сон заезжим гипнотизером.

Тонкий стебель шеи торчал из грубого серого воротника. Глаза были открыты и смотрели... издалека, издали, из дали.

Когда Москва осталась далеко позади, поднялся сильный западный ветер. Тучи в небе сдвинулись и полетели. Заворчал гром, но снег все еще не начинался. Бортовой ветер усилился, он толкал ревущую, упирающуюся "Волгу" к обочине. Шофер направлял машину против ветра. Но когда начался снег и мгновенно усилился, все показалось бесполезным. Видимость падала, темнело, и куда рвалась машина, было уже неясно: по шоссе, в поле ли ее несло, или обратно - к Москве. Но шофер что-то еще высматривал в белой мгле, весь изогнувшись, лбом подавшись к стеклу, вглядываясь в вихрь освещенного фарами снега.

В салоне было темно. Пассажир отрешенно молчал.

Деревню как будто не заносило снегом, а уносило. Так казалось мальчику, лежавшему на печи за занавеской. Электричество мигнуло и погасло. Дед зажег свечу и полез в погреб, он вынул из погреба керосиновую лампу и засветил на столе. Сел курить.

Мальчик вообразил себя в трюме корабля в бурю. Волны поднимаются и обрушиваются. Качка. Мальчику прежде не приходило в голову, что можно ведь окончить мореходку в Одессе и войти в экваториальные воды на большом современном судне. Но лучше на деревянной шхуне под парусами. Шторм выносит к неизвестному берегу...

Или так: закончится снежная буря, выйдешь на крыльцо, если дверь не заклинит, выйдешь и рот разинешь, - унесла тебя буря в африканскую саванну. Снег на крыльце тает, мокрые доски просыхают на глазах. Луна - громадина, все видно до жути. Гиены лают.

Или - Марс. Кровавая планета войны.

Из белой мглы выскочила на машину стена!

- Стой! - крикнул шофер.

И стена встала по его слову, не успев наехать, обрушиться.

- Видишь! - радостно заорал шофер. - Я его приметил когда еще! Сообразил, что в его сторону сносит!

- Что это? - испугался очнувшийся пассажир.

- Не видишь? Сено. Стог. Большой. Отличный стог, все выдержит, и мы с ним. Не пропадем за ним. Авось не занесет. Мы с подветренной стороны, понял!

- Да.

- Почти вслепую я вывел, я в армии один раз так, почти вслепую, да. Я как зверь чую. Теперь переждать и выберемся. Здесь деревня. Деревню занесет, а нас милует.

- Если не слишком долго протянется.

- Что?

- Буран.

- Буран в степи. Я там служил, в Казахстане. А ты?

- Я в Казахстане не бывал.

- А в армии?

- Нет.

- Я так и подумал. Вид у тебя болезненный.

- Вид? Да нет, я здоров. Правда, я был в больнице, но давно, месяц назад.

Буря не умолкала. Люди, закрывшись в домах, ее слушали, и какая-нибудь древняя старуха думала, - конец света! Нечего было в космос летать, дыру в космосе пробивать, это сквозь нее - буря.

Стеклянный куб аэропорта стоял в поле за лесопосадками. И в снежный ураган в нем горело исправно электричество, топились батареи, работал кафетерий на втором этаже, на который поднимали бесшумные эскалаторы. Дикторша объявляла об отмене рейсов на неопределенное время.

Народу в зале скопилось по зиме немного. Люди дожидались железных птиц, защищенные прочнейшим в мире стеклом от всех бурь и непогод. Ах, если бы и от невзгод придумали стекло!

За столиком у самого окна сидели мужчина и женщина. Он - небольшого роста, худощавый, смуглый, как цыган. С черной разбойничьей щетиной на лице. С ним не любили разговаривать. Почему-то всегда казалось, что он посмеивается над собеседником. Даже если он старался говорить почтительно. Даже если опускал глаза. Даже если разговор касался погоды. Женщина привыкла к его манере, точнее, особенности, разговаривать. Ей она даже нравилась. Он был очень умен, остроумен, хитер. Все это ей нравилось. Он знал. И чувствовал себя с ней свободно, как ни с кем. Только с ней и говорил откровенно. Она тоже была умна. Но ее ум был покойнее его. Равнодушнее, пожалуй. С ней люди любили разговаривать.